Какой странный день! И всё же, он сказочный. Воспользовавшись случаем, Катарина спешит домой. До вечернего богослужения ещё уйма времени, и она намерена просто отдохнуть. В отличие от остальных сестёр, обрадованных возможностью прогуляться по нарядному Мюнхену, она слишком устала, чтобы обращать внимание на окружающие красоты. И, пока Лоренц, мать Мария и прочее руководство заняты организационными моментами, она добегает до стоянки, запрыгивает в многострадальный мерседес и мчится в родную обитель.
Монастырь почти пуст: лишь несколько сестёр, не участвующих в хоре, в основном по причине возраста и здоровья, остались дома. Всё же монастырь — это их дом: преступив его порог и приняв послушание, каждая отрекается от всего, что осталось за этими стенами, в том числе и от любого иного дома. Добравшись до своей комнатушки, Катарина разоблачается, и с особым наслаждением она стягивает фату. Жаркий день. Она берёт полотенце и направляется в душ: душевые имеются на каждом этаже; как и туалеты, они расположены в обоих концах коридора. Душевые общие, кабинки в них открытые, и поймать момент, когда здесь никого нет, вот как сейчас — большая удача. Катарина долго стоит под горячими струями, никуда не торопясь, она хочет просто отдохнуть. Отдохнуть от одежды прежде всего, от чужих глаз, и ей это даже удаётся. Единственное, чего ей не удаётся — это отдохнуть от собственных мыслей. Растерянность по поводу застопорившегося расследования, тяжкие думы о Штеффи, которая в любой момент может снова напомнить о себе, переживания о результатах пресс-конференции, полное непонимание отца Кристофа и того, что с ним происходит, а ещё этот Лоренц с его жутким лицом… Катарина направляет горячую струю воды прямо в лицо себе — уже почти захлёбываясь, она несколько раз шумно фыркает и выключает воду. Тело в порядке — теперь можно и вздремнуть.
Окно в комнате приоткрыто — в отсутствие кондиционеров или хотя бы вентиляторов, это единственный способ охладить помещение. Летом он почти не работает, но в апреле — ещё очень даже. Убедившись, что дверь кельи надёжно заперта изнутри, Катарина скидывает полотенце и, как есть, голая, залезает под тонкое одеяло. Аскетичного вида ситцевый пододеяльник в мелкий цветочек приятно ласкает кожу, а жёсткий матрац на узкой койке кажется воздушным ложем. Плоская подушка мгновенно отсыревает под влажными волосами, но сестру это не волнует — тепло, скоро высохнет. Она потягивается, разводя руки в стороны и вытягивая носки, подобно балерине. Она смыкает веки, готовая уже погрузиться в лёгкий дневной сон, и перед закрытыми глазами предстаёт самое яркое впечатление сегодняшнего утра: отец Кристоф, застывший в тихой молитве на полу захламлённой церковной кладовой. Катарина обладает прекрасной зрительной памятью, это и счастье её, и проклятие — есть много картин, которые она хотела бы забыть, но попавшись единожды ей на глаза, они остаются в её сознании навсегда. Его лицо, лицо Шнайдера, она забывать не хочет. Чарующая картинка. Всё странно в нём: и чрезмерная бледность кожи, и такое ладное телосложение, и истовая преданность вере, а эти его кудри… Они, пожалуй — самое странное, что в нём есть. Сестре явственно представляется, как она погружает в них свои пальцы, зарывается в густые каштановые волосы, притягивает его голову к себе. Необычные фантазии! Как давно у неё не было мужчины? Четыре года. Почему? Потому что страшно. Страх управляет всем её естеством: страх оступиться, страх быть разоблачённой. Но самое главное — это нежелание. Что помнит она из прошлой своей жизни? Череду бессвязных интрижек с какими-то юнцами да длинную добровольно-принудительную связь с начальником отдела рекламы в том самом медиа холдинге, что составлял её существование где-то в промежутке между вехой под названием “университет” и вехой под названием “монастырь”. Шнайдер — другое дело, он не похож ни на кого из тех, бывших, ни на кого из коллег по службе, коих она перевидала за годы нахождения в лоне Церкви, он тоже не похож. Он вообще ни на кого не похож. Шнайдер — особенный. Сестра легонько бьёт себя по щеке — так вот, значит, что в нём такого привлекательного? Особенного захотела? Возгордилась? Уж и помечтать нельзя. Она вдруг решает, что можно. Сегодня ей всё можно — никто не узнает, а милостивый Господь поймёт и простит. И вот уже в полной мере отдавшись фантазиям, она шарит руками по своему обнажённому телу, теребя маленькие груди, лаская впалый живот, опускаясь пальцами всё ниже. Колени непроизвольно сгибаются, пальцы ног сжимаются в томном напряжении, низкий гортанный вздох вырывается из грудной клетки, и всё, что она в этот момент перед собой видит — это отца Кристофа, коленопреклоненного, шепчущего “Отче Наш” с плотно закрытыми глазами. Как же всё-таки красиво…
***
Уже ближе к утру, оставив позади и торжества, и службу, и разговление, епископ наконец прибывает в свою резиденцию. Отпустив шофёра, он бредёт по вымощенной камнем дорожке, проложенной через широкую, идеально подстриженную лужайку. Он уже изрядно пьян, и шаг его неровен, подол сутаны немного загваздался, а ноги, обутые в тесные туфли, нестерпимо болят. Отперев дверь и убедившись, что никого из приходящей прислуги в доме нет, Лоренц сбрасывает сутану, рясу и туфли, так и оставив их валяться на полу у порога, и, в одних носках, брюках и пропитавшейся пóтом сорочке ковыляет на кухню. Отстегнув воротничок, он подставляет лицо под холодную воду, склонившись прямо над мойкой, и, чуть взбодрившись, тянется к любимому своему шкафчику. Тому, что справа от мойки, тому, где он хранит свою дежурную бутылку виски. Всполоснув стакан, он наполняет его наполовину и втягивает терпкий древесный аромат, чуть ли не погружая при этом свой длинный нос прямо в бурый дистиллят. М-м-м, наконец-то он свободен. Наконец-то он может предаться своему новому увлечению. Лоренц спешит наверх, в свой рабочий кабинет — тот самый, из окна которого открывается такой чарующий вид на сад, тот самый, где он может быть собой, отринув условности.
Он включает любимый компьютер, не с первого раза введя пароль — пьяные пальцы всё никак не хотят попадать по нужным клавишам. Наконец, рабочий стол загружается, и в открывшемся окошке браузера Лоренц вводит давно примеченный адрес. Сейчас у него есть время предаться делу со всей тщательностью. Домашняя страница сайта, продающего женское бельё люксовых марок, приветствует ночного посетителя объявлениями о спецпредложениях и фото аппетитных красоток в соблазнительных комплектах. Лоренц открывает каталог и забивает в параметры поиска нужный размер — 32A. Именно этот размер красовался на тех коробках, что сестра Катарина оставила в своей кабинке после примерки. Те модели ей, видимо, не подошли, и Лоренц даже как следует их изучил, чтобы возыметь хоть какое-то представление о её пристрастиях. Всё-таки воображать, что там у неё под рясой, так волнительно! А благодаря нескольким нечётким снимкам в памяти мобильника теперь он может делать это не вслепую.
Так, значит, она не любит косточки и поролон, откровенно спортивные модели ей тоже не нравятся. Отлично — он будет искать бюстгальтеры с кружевными чашечками и плотной резинкой у основания. Грудь у неё небольшая, и такая хрупкая конструкция вполне её удержит. Ну и конечно низ комплекта — в тон к верху, не шортики и не стринги, пожалуй классический бикини подойдёт её некрупному тазу в самый раз. Или всё же шортики? Один за другим епископ кидает в виртуальную корзину понравившиеся модели, в качестве способа оформления заказа выбирает предоплату по карте, в графе адрес и имя получателя вводит данные своего племянника. Тот уже давно живёт в Америке, квартира его пустует, и в назначенный день господин Лоренц вновь наденет джинсы и футболку, нацепит тёмные очки и встретит курьера именно там.
Завершив операцию, он, довольный собой, откидывается на спинку кресла и неторопливо потирает руки. Осталось только придумать, как преподнести всё это ей, и, что ещё сложнее — как заставить её это надеть. Одним махом опрокидывая в себя остатки виски, Лоренц поднимается с кресла и направляется в душ. Там, усердно намыливая тощие телеса, он уже вовсю воображает, как будет с неё всё это снимать.
