Погружённый в обрывочные думы, Шнайдер задремал прямо у алтаря, так и не сподобившись помолиться.
***
Сестра Катарина покидает монастырь. Она оповестила настоятельницу, что свой выходной намерена посвятить прогулкам по городу, прихватила лишь небольшую чёрную сумочку из кожзаменителя и, при полном облачении, отправилась в центр Аугсбурга. Истинная цель прогулки — встреча со Штеффи, повод малоприятный, а больше всего на свете Катарина боится быть узнанной. Почти сразу после того, как Штеффи загремела в тюрьму, её бабушка, бывшая для них с братом единственным законным опекуном, скончалась, их социальное жильё вернулось муниципалитету, а малолетнего Александра отправили в приют. Теперь Штеффи негде жить, она обитает в каком-то центре реабилитации для женщин-преступниц, работает санитаркой в госпитале и она зла, очень зла. Имеет право. Вот только долгов она не прощает. Им приходится встречаться в публичном месте, и Катарина понимает, что сейчас, когда сама она уже почти публичное лицо, руководитель пресс-центра архиепархии, засветиться в компании уголовницы было бы для неё смерти подробно. Она спешит к месту встречи, почти не глядя по сторонам и не замечая, как в полусотне метров за ней, по проезжей части вдоль тротуара, медленно следует большой чёрный ауди с затемнёнными стёклами.
Проходя по улице Беккергассе, она невольно замедляет шаг: этот район города ей очень хорошо знаком, и волна воспоминаний захлёстывает её сознание. Вот он, на прежнем месте: Steffi Mode, некогда их самый любимый бутик. Каждый раз после “работы”, набив карманы мятыми ворованными купюрами, они бежали сюда, в этот милый магазинчик, который и большинству работающего населения Аугсбурга был-то не по карману, зато им, малолеткам — очень даже. Штеффи любила это пафосное местечко то ли за название, то ли за историю, но точно не за шмотки. На шмотки ей всегда было плевать — она скупала утончённые коктейльные платья и пачками дарила их Катарине. А как любила она разглагольствовать, что когда-нибудь они “заработают” достаточно, и, подобно двум дамам-хозяйкам этого бутика, самолично приветствующим клиентов в тесном и таком уютном торговом зале, тоже откроют что-то своё, остепенятся, осядут. Да, осели они обе: одна в местах иных, а другая — в совсем уж иных. Чёртова молодость. И всё же было в той поре что-то живое, что-то радостное. Да вот хотя бы шмотки эти. Катарина ностальгирующе разглядывает со вкусом оформленные витрины. Да, теперь-то ей такие одёжки не по карману. Да и не по статусу вовсе.
Шагать уж больше нет сил, но тратить деньги на такси она не может себе позволить, и потому продолжает идти. Наконец, цель достигнута: City Galerie, самый большой молл в городе — где затеряться, если не здесь?
Катарина вбегает внутрь через центральный вход, а чёрный ауди наскоро паркуется на первом же попавшемся свободном месте, и долговязый водитель, выскочив из машины, уже торопится за нею следом. Он чуть было не упускает её из виду, но всё пространство торгового центра, благодаря смелому архитектурному решению, просматривается, как на ладони, а серую монашескую рясу видать издалека. Преследователь не боится, ну или почти не боится быть узнанным. В лиловой сутане его узнает, пожалуй, каждый житель города, но в потёртых голубых джинсах, в простой белой футболке без принта и в зеркальных тёмных очках-каплях — едва ли. Жидкие белёсые волосы разделены косым пробором и собраны в крысиный хвостик на затылке, что делает мужчину похожим на какого-то престарелого панка. Лоренц любит перевоплощения, вся жизнь его — одно сплошное перевоплощение. Он держит дистанцию и успевает заметить, как монашка исчезает в дамской комнате. Устроившись в углу поодаль, за кадкой с искусственной пальмой, он пялится на дверь женского туалета, опасаясь упустить свою подопечную из виду. Время летит, вот уже десять минут прошло; девочки, девушки, женщины и бабушки снуют через дверь в оба направления, а Кэт всё нет и нет…
Уединившись в одной из кабинок, Катарина аккуратно разоблачается. Рясу и фату она скатывает в компактный рулон, крест прячет под майку, одежду отправляет в принесённый с собой в сумочке фирменный пакет с огромным логотипом одного из именитых брендов. Под рясой прятались лёгкие летние брюки и свободного кроя майка, достаточно плотная, чтобы крест не просвечивал. Покинув кабинку, она направляется к зеркалу, что на стене у ряда раковин. Извлекает из сумочки косметичку — макияж должен быть ярким, настолько ярким, чтобы и мать родная не узнала в нарисованном лице её привычную бледную мордашку, особенно если мать эта, к примеру, настоятельница. Короткие волосы Катарина ставит “ёжиком” с помощью геля, а завершающий штрих — это алая косынка, которую она повязывает на манер девушки с плаката “We Can Do It”. Броский аксессуар — мера продуманная, он призван дополнительно отвлекать внимание случайных прохожих от её нарисованного лица. Капля духов, и вот она уже будто бы снова чувствует себя женщиной. Забытое чувство, да толком и неведанное никогда. Закончив преображение, она покидает уборную, чеканя шаг удобными кожаными туфлями на низком каблуке. До встречи ещё пять минут — Штеффи будет вовремя, как пить дать. Катарина направляется к камере хранения, что возле продуктового супермаркета на первом этаже, и оставляет там пакет с одеянием. Теперь уже точно всё — на ближайшие пару часов она свободна. И только стопка фото неприятно припекает бок сквозь материю сумки.
Как и ожидалось, Штеффи уже здесь. На задворках фудкорта, в огороженной от широкого пространства общепита декоративными тумбами популярной франчайзинговой кофейне, где всегда многолюдно, за столиком возле касс. Как и договаривались. Поприветствовав бывшую подругу кивком, Катарина заказывает кофе и круассаны — она знает, что Штеф не собирается платить, и дело даже не в том, что у неё нет денег, хотя это и так, но больше в том, что она уже давно накрепко вжилась в роль обиженной жизнью маргиналки, которой все вокруг должны.
— Привет. Давно ждёшь? — надо же как-то начинать разговор.
— Недавно. — Штеф пододвигает к себе тарелку с круассанами и впивается зубами в первый попавшийся, откусывая сразу половину. — Ну выкладывай, что у тебя. Надеюсь, не пустышка.
Не смея тянуть время, Катарина извлекает из сумочки пачку фото. На самом деле это отсканированные копии, распечатанные на матовой фотобумаге. Оригиналы она предусмотрительно оставила у себя — мало ли что.
— Вот. Здесь Александр. Кажется, в том возрасте, когда он уже жил со своими усыновителями в той деревне. Посмотри, ты никого, кроме него, на фото не узнаёшь?
Штеффи тянется к стопке, но вовремя отдёргивает руку, чтобы вытереть салфеткой заляпанные корицей и сахарной пудрой пальцы. Она долго и придирчиво рассматривает картинки, одну за другой, по кругу, снова и снова. Её глаза периодически сходятся на переносице, образуя суровую морщинку, фото же она держит чуть ли не на вытянутой руке — скорее всего, у неё развилась дальнозоркость, но об очках она, наверняка, и не помышляет. Этой женщине с крепкими и огрубевшими от тяжёлой работы руками, обветренным потемневшим лицом, давно не помнящим должного ухода, неаккуратно обкорнанными на уровне плеч жёсткими каштановыми волосами с проблесками ранней седины, уж точно не до таких мелочей, как очки. В госпитале от неё требуется лишь выносить утки, подтирать блевотину да купать разбитых параличом стариков. А после смен она пьёт пиво.
— Узнаю приёмных. Вот они, — она тычет пальцем в немолодую пару, запечатлённую на нескольких фотографиях рядом с мальчиком. — Я когда в приют ходила, мне там ничего не сказали — мол, тайна усыновления, идите лесом. Но в интернете их морды засветились — тогда шумиха была, и кое-что просочилось в сеть. А больше никого не узнаю. Хотя… Нет, не узнаю. Что дальше планируешь делать? Есть намётки, задумки? — она цепляется за собеседницу выжидающим взглядом, взглядом, который колется, как новенький шерстяной свитер.
У Катарины нет никакого плана, но она знает — отмалчиваться нельзя. Эта женщина чувствует любое колебание и расценивает его как слабость. А затем нападает и пожирает живьём. Поэтому Катарина бодрым голосом отвечает, выдавая “план” практически экспромтом:
