- Валим домой, короче! – весело сообщила Цири.
- Дева, как ты выражаешься?
- Как хочу, так и выражаюсь, - нагло сверкнула глазищами девушка. – Хватит с меня Аваллак’ха с его церемониями. Хоть ты нотаций мне не читай…
- Так, ладно, - выдохнула Трисс, все еще бледная. – Домой, к Геральту, в Корво Бьянко!
- Чего? Какое еще Бьянко? – взвился эльф, пришедший в себя, кажется, быстрее всех остальных. - Да меня там…
- Да тебя мы в твой Верген забросим, уймись! – Цири фамильярно похлопала его по плечу. Того на секунду перекосило. – Короче, хватит болтать. Идем.
Снова хлопнула дуговая сварка, от которой ни жара, ни копоти – и все Алисины визитеры один за другим полезли в дыру, проделанную в мироздании сероволосой девушкой так же просто, как Алиса открывала дверь своей машины. Уже стоя на пороге, ведьмак обернулся к Алисе.
- Гм. Вы это… Извините уж нас, милсдарыня.
- Ага, - рассеянно сказала Алиса, по-прежнему сжимая в ватной руке всученный ей кинжал.
Эльф тоже обернулся, стоя у входа в портал, сверля Алису напряженным, изучающим взглядом. Вид у него при этом был такой, словно он в уме складывал трехзначные числа.
А потом все исчезло.
А Алиса осталась сидеть на табурете посреди своей гостиной, на полу, где были следы грязных сапог. Рядом с разбитым телевизором. Среди разбросанных книг и безделушек. С тяжелым, увесистым кинжалом в руке, на лезвии которого засыхало несколько капелек крови.
На совершенно деревянных ногах она встала, пошла в ванную, и там ее, наконец, бурно вырвало в раковину.
========== Глава 3 ==========
Всю субботу Алиса отлеживалась в кровати, отгородившись от мира. С ней творилось что-то странное. Словно кто-то невидимый поддел внутри нее какую-то струну, и теперь натягивал, натягивал все сильней… В гостиной валялся разбитый телевизор и царил бардак, который ночью Алиса еще и усыпала пустыми пивными банками – видимо, для завершения образа. Казалось, что там сутки напролет веселилась компания панков – все разбросано, везде натоптано и валяется какая-то дрянь. Но зайти туда и всё это убрать было выше Алисиных сил. За весь день она лишь пару раз прошмыгнула в туалет, но в гостиную при этом даже не заглянула, словно там лежал невидимый покойник. Есть ей не хотелось. Шея болела ужасно, проступили чудовищные, багрово-фиолетовые синяки… Она пробовала читать – и, осознав, что уже третий раз перечитывает один и тот же абзац, не понимая ни строчки, бросила эту затею. Пробовала смотреть какой-то сериал, и на десятой минуте первой же серии ей показалось, что большей чепухи, глупости и неестественности она в жизни не видела. Она словно чего-то ждала, а чего именно – о том она думать себе запретила под страхом смерти.
В конце концов, когда за окном уже темнело, она как-то несмело и боком, будто в незнакомое место, все-таки прошла через гостиную в кухню. Поставила на плиту кастрюлю, сварила и съела десяток пельменей прямо так, стоя возле плиты, спиной к разоренной комнате. Потом вздохнула, огляделась и принялась собирать пустые банки и разбросанные книги, дотрагиваясь до них с затаенной опаской, словно каждая из них в любую минуту могла Алису укусить. Затем подмела и вымыла пол. Стерла пыль со стеллажа, расставила книги на место. Долго смотрела на разбитую глиняную пивную кружку, привезенную ею когда-то из Германии… Странно, но кружки было куда более жаль, чем телевизора.
С телевизором все было весьма однозначно. Она постояла над ним некоторое время, как над могилой, потрогала зачем-то дыру в экране… Поняла, что более смысла в этом никакого нет. «Так же, как и ни в чем другом», - почему-то сказал кто-то в ее голове. Она поставила телевизор экраном к стене, как картину, а потом долго сидела на диване, глядя в никуда невидящими глазами, и словно что-то вновь и вновь перебирая в уме. Потом все же перешла в спальню, легла в кровать и, оставив гореть настольную лампу над тумбочкой, стала пытаться уснуть.
Утро она встретила еще более разбитой, чем накануне. Сон так и не смиловался над ней, и всю ночь она пролежала словно бы в неком межмирье, когда и не спишь – но и не бодрствуешь толком. В этом странном состоянии к ней приходили видения, почему-то неизменно смешиваясь с ее работой; с какими-то пирогами перекрытия и схемами вязки арматуры. И вновь и вновь вставало перед ней лицо, страшное и красивое одновременно, нависающее над ней и сверлящее ее душу прищуренным, горящим, как у дьявола, зеленым глазом.
Поднявшись и кое-как приведя себя в порядок, вымыв волосы и почему-то наплевав на их укладку, она рассеянно подумала, что надо бы как-то этого, того. Надо было выходить из ступора, из квартиры, из дома. Что-то делать. Она всегда знала, что это всегда помогает, что это и есть – лекарство от всех болезней, душевных в том числе. Что чем дольше она сидит здесь и думает непонятно о чем, тем ей же хуже. Что всё это, конечно, из ряда вон и так далее – но теперь оно позади; она, Алиса, жива и даже здорова (синяки на шее не в счет), и, что бы это ни было на самом деле – оно закончилось. Правда, при этом назойливо крутилось в голове слово «якорек» и что-то, что говорила ей пепельноволосая девушка, чего Алиса так толком, конечно, и не поняла… И нет-нет, но накатывала обжигающей волной даже не мысль – тень не то предчувствия, не то ужаса, почему-то смешанного с чем-то еще, горячим и быстрым: а если?.. Если все – правда? Если все это не просто не померещилось, не чья-то злая шутка? А если, вдобавок, всё неспроста? И если они пришли в первый раз – смогут прийти и во второй?
Но об этом Алиса себе думать решила тоже запретить, запретить раз и навсегда, и чувство это, странное, не то новое, не то очень давно позабытое, горячее и терпкое, она мысленно била палкой по голове, стоило ему только высунуть голову над поверхностью алисиной души.
Она так и просидела дома целый день, перебиваясь яишницей и пельменями. Слонялась из кухни в гостиную, а оттуда в спальню, бессмысленно переставляла книги и безделушки на стеллаже, словно не зная, что же теперь предпринять.
И никак не хотела признаться самой себе: она ждала.
Она даже свет в гостиной так и не погасила, уходя глубокой ночью спать.
В понедельник Алиса пришла на работу в намотанной на шею «арафатке». Было жарко, было глупо – это в 25-то градусов тепла, в последнюю, теплую и мягкую, как лапы первого опьянения, неделю августа. Сова косилась на нее из-за своего стола, но ничего не говорила. Аж до самого обеда.
- Ты чего это? – не выдержала она, наконец. – Бурная ночь, что ли, с кем?
Алиса инстинктивно прижала ткань плотнее к шее. На секунду представила, какое будет у Совы лицо, покажи она ей всю эту красоту – пять совершенно отчетливых синяков в форме пальцев. Пальцев эльфа. Пальцев галлюцинации эльфа…
- Вроде того, - сказала она нехотя. Говорить все еще было больно.
Сова воззрилась еще более подозрительно.
- Не расскажешь?
Алиса вздохнула.
- Пока не готова. Не обижайся, - добавила она.
Сова отмахнулась – мол, какие обиды. Но посмотрела еще пристальней.
- Скажи только – все в порядке? Тебя никто не обидел?..
Алиса чуть прикрыла глаза. «Как тебе сказать», - начала было она про себя.
- Н-нет, - сказала она вслух и попыталась улыбнуться: - Немного острых ощущений получилось.
- А-аа, - многозначительно и как-то очень фальшиво протянула Сова, странно на нее глядя.
Алиса открыла на компьютере автокад, загрузила свой рабочий файл. Невидяще пялясь в экран, провела несколько линий на чертеже. Открыла и закрыла ведомость отделки. Странное оцепенение никак не хотело уходить. Она вдруг поняла, что работа, спасавшая ее ото всего и всегда, вызывает у нее едва ли не физическую тошноту…
Чего бы она только не отдала сейчас за возможность просто всё рассказать. Наверное, даже разрыдавшись в конце. По-настоящему, наконец, переживая тот страх, когда ее едва не задушили на собственной кухне. Жалея телевизора. Жалея немецкой кружки. Жалея себя. И снова и снова выспрашивая у Совы и у мироздания – каким разумным, понятным и, самое главное, реальным образом можно все это объяснить? Нужен ли ей психиатр, следователь, экзорцист? Что вообще дальше делать, кроме того, что притворяться, будто ничего не было?
