- Три года.
- Да, три года… Так почему мы за эти три года ни разу об этом не говорили? А, Лэссер? Почему только сейчас?.. Почему ты не говорил мне, что тебя это так ранит?
Он рассеянно покачал головой, глядя куда-то в пространство, сквозь Алису, стоявшую прямо перед ним.
- Потому что я, наивный старый дурак, думал – что бы ни было с тобой тогда, раньше, оно давно похоронено. А теперь приходит ведьмак, и я вижу, что ничего нельзя похоронить навсегда, что оно все равно воскреснет, сядет с нами за стол и по-хозяйски закинет на этот стол ноги в грязных скоя’таэльских сапогах…
- Ты поэт, Лессер! Куда до тебя нашему Айлю? – Алиса протянула руку, коснувшись его волос.
- Не смейся! – вдруг очень серьезно оборвал чародей, перехватывая ее руку. Алиса невольно вздрогнула, напряглась.
- Я видел, - тихо сказал маг, - как ты краснела. Когда вы говорили… Видел твое лицо, когда ты рассказывала им. Рассказывала долго…
- Я многое пережила. Айль был со мной… Он знает и подтвердит тебе…
- Айль не был с тобой рядом тогда, когда был он!
Алиса вся подобралась и отняла свою руку. Шагнула назад, обратно к окну.
- Лэссер, - сказала она. – Да что с тобой сегодня? Ты хоть понимаешь, что он, скорее всего, мертв?
- Ты сама-то в это веришь? – горько усмехнулся чародей.
Алиса вздохнула.
- Я не знаю, - сказала она тихо, но твердо, - не знаю, жив ли он, где он и что с ним. Знаю две вещи: если бы не он – меня бы здесь не было. Здесь, с тобой, в моей корчме. Это первое, что я знаю. А еще я знаю, что никогда, никогда в жизни я не хотела бы видеть его вновь! Он не принес бы мне ничего, кроме горя и новых бед. Все, что он мог сделать хорошего для меня – он уже сделал. Он сделал так, что я здесь.
Долгое время они молчали. Алиса вдруг почувствовала, как у нее пересохло во рту. Она набрала воздуха, чтобы вновь заговорить – но маг опередил ее. Голос его звучал глухо; казалось, каждое слово дается ему с трудом.
- Я никогда не говорил тебе, - начал он. – Я ведь квартерон. На четверть эльф. И я… Вышло так, что я отлично знаю своего деда. Я уже давно его не видел, но не сомневаюсь, что сейчас он выглядит гораздо моложе, чем моя мать и, возможно, я сам.
- Он из оседлых? – осторожно спросила Алиса, вдруг ощущая, что прямо сейчас между ними происходит что-то очень важное. Возможно, самое важное.
- Да, из оседлых. И из небедных. И он… Никогда не жил с моей бабкой, но всегда помогал и ей, и моей матери, и, впоследствии, мне. Он учил меня. Выучил Старшей речи, научил разбираться в живописи, в музыке, в поэзии. Оплатил мое обучение в школе чародеев, когда пришло время. Мальчишкой я любил его так, что ревел весь вечер всякий раз, когда приходилось возвращаться к матери из его дома, где я порой гостил неделями. Мне казалось – он что-то вроде доброго бога, оберегающего нашу семью. Мне казалось – все: мать, бабушка, - все относились к нему так же, как и я…
Он помолчал, налил воды в стакан из кувшина, стоявшего на столе, быстро и судорожно выпил.
- Дьявол… - сказал он. – Почему нет вина всякий раз, когда оно так нужно?
Алиса не ответила. Она молчала, внимательно глядя на него в темноте, не перебивая и не поторапливая.
- А потом… Однажды… Мне тогда уже было лет 20, и я приехал домой на праздник Ламмас… И увидел – случайно! – как смотрит на него моя бабка. Она ведь была тогда уже совсем старая. По-настоящему старая, знаешь. И я случайно перехватил ее взгляд, когда он сидел вместе с нами за столом и пил вино, им же принесенное нам в дар, изысканное вино, знаешь ли… Бабушка смотрела на него, и я вдруг увидел все, что почему-то никак не хотел видеть раньше. Что она всю жизнь провела, бесконечно живя в ожидании – встречи, весточки, того, что он зайдет в гости проведать меня и мою мать… Что она любит его и теперь так же, как в первый день их встречи. Что не было и не будет никакого другого мужчины, кроме него… Она ведь могла выйти замуж, знаешь. Он не стал бы мешать, я точно знаю. И даже пожелал бы счастья. Он ведь даже старался лишний раз с ней не сталкиваться, не напоминать ей… Но она – она ведь сама искала встречи, понимаешь? Искала и ждала… Тогда, в тот день, я его едва не возненавидел.
- Думаешь, он специально ее не отпускал? Держал поодаль – но всегда при себе? – тихо спросила Алиса.
- Не знаю, - Лэссер медленно качнул головой. – Вряд ли… Не знаю, - повторил он. - Знаю только одно: она была человеком, и она любила эльфа. И так и не смогла его забыть, не смотря на то, что он был просто добр с ней, не давая никаких тщетных надежд… Вот поэтому…
Алиса вдруг оказалась рядом с ним, сидящая на корточках полу, сжимающая его руки и глядя снизу вверх в его бледное лицо, еле видное в темноте.
- Не продолжай. Не надо, Лэссер. Я понимаю!
Маг неловко обнял ее, уткнулся лицом в ее волосы…
- Лэссер, - тихо сказала, наконец, Алиса. – Послушай меня. Они и вправду рассказали мне много… интересного. Много такого, чего обычному человеку знать, пожалуй, не стоит. О политике. О нём. О войне. О… Да какая разница, в сущности. Потому что, знаешь, мне плевать. Я не хочу знать ничего, кроме своей корчмы. Нашей с тобой корчмы. И нашей музыки. Все, что я знаю и о чем хочу думать – это о концертах, которые нам осталось сыграть в этом сезоне, прежде, чем двор переедет в летнюю столицу, а мы, наконец, сможем отдохнуть… О том, как мы с тобой поедем в Оксенфурт…
Маг сделал едва уловимое движение пальцами, и по комнате закружила, танцуя, голубоватая светящаяся бабочка, выхватывая из темноты – плечо, руку, скулу, колено…
…лежа рядом с сонно сопящим Лэссером, она спрашивала себя – правильно ли поступила, в очередной раз так и не рассказав ему, кто она и откуда. Ведь в сущности, он совсем ничего о ней не знал. Только спустя год после их знакомства она рассказала ему – просто для того, чтобы дать хоть что-то в ответ на его вопросы, - рассказала, откуда у нее взялись средства на покупку корчмы. Обрисовала в общих чертах - про ограбление; очень подробно - про бегство из Новиграда, про то, как познакомилась с Айлем… Но всего этого, разумеется, было для него недостаточно. И, конечно, Лэссер вновь и вновь исподволь расспрашивал ее, кто она и откуда, и как получилось, что она знакома с Иорветом, и тот знает об ее, так сказать, «особенности». И, конечно, она уходила от ответов, отшучивалась, придумывала на ходу какие-то туманные россказни, а подчас даже грубо заявляла, что не станет об этом говорить. И в конце концов мудрый, добрый, в сущности, Лэссер; Лэссер, по всей видимости, действительно ее любивший, расспрашивать перестал. У него хватало такта делать вид, что все в полном порядке; у них обоих хватало дел и разговоров, чтобы не соваться в прошлое… Не спрашивала его ни о чем, в свою очередь, и Алиса. Считала, что так будет по-честному…Так они и жили.
А теперь вдруг стены рухнули, и маски рассыпались в труху. И она лежит в кольце рук мужчины, ближе которого и представить нельзя; мужчины с доброй, чуткой душой, любящего мужчины… И ничего, ничего не может рассказать ему о себе. Ни слова правды. Ничего из того, что знал о ней совершенно ей посторонний, вечно угрюмый ведьмак, которому, в сущности, не было до нее решительно никакого дела…
Мысли начали путаться, сбиваться в цветной калейдоскоп, как всегда бывает на границе сна и яви. И вот уже прошел мимо хмурый Геральт, сверкнул желтыми глазами и сказал: я уже и сны перестал видеть… Вот Айль тянет ее куда-то за руку и все повторяет: быстрее! Быстрее! – а она силится и не может ему объяснить, что им надо совсем в другую сторону… Вот Лэссер склоняется к ней…
…и шепчет «Алиса!» - шепчет совершенно другим, не своим голосом, странно растягивая слова в едва уловимом акценте… И она, как и в сотни ночей и в сотне своих снов, видит прямо перед собой свои собственные руки, лежащие на рулевом колесе. И дорогу, ложащуюся под колеса ее машины. И сосны, стоящие вдоль этой дороги, словно почетный караул, радостно приветствующий ее, Алису. Машина залита солнцем; все вокруг залито солнцем, таким густым и медовым, что кажется, его можно пробовать на вкус. И она слышит свой собственный смех, и смех того, кто сидит рядом с ней. Она хохочет и смотрит на дорогу, но боковым зрением то и дело видит – колено… Ладонь с длинными, сильными пальцами лучника, красиво жестикулирующую ладонь, словно по-своему проживающую рассказ своего владельца… Алиса знает, что если хоть на секунду повернуться, то можно засмотреться и всё на свете забыть. Потому что можно увидеть столько всего, что секунды явно не хватит. Мешковатую шапку и темные очки-пилоты, небрежно брошенные на торпеду под ветровое стекло. Черные, неровно остриженные волосы; заостренное, подвижное, нервное ухо. Точеный профиль лица, повернутого к ней, Алисе, своей «дневной» стороной, не перепаханной ужасным шрамом – острую скулу, нос с горбинкой, двигающиеся и смеющиеся губы, ярко-зеленый, лукаво блестящий глаз. Лица, беззаботно смеющегося вместе с ней, разгладившегося, такого молодого, такого бесконечно, бесконечно, бесконечно…
