А потом они решили спеть. Как до этого дошло, вспомнить не было никакой возможности. Ведьмак немузыкально и хрипло завел песню про серенького волчочка под горою, явную похабщину, немилосердно при этом фальшивя. Йорвет подтянул ему неожиданно мощным, высоким баритоном, а на третьем куплете с ними вместе не пела – орала и Алиса. То, что слов она не знала, ее не смущало. Тут же ей показалось, что так просто этого оставить нельзя. Опьянение уже не было теплым, уютным одеялом; оно было парусами, которые трепал и рвал шквальный ветер, требуя подвигов и открытий, великих и географических по меньшей мере. И паруса эти вынесли Алису из ее же спальни с гитарой в руках, расчехленной впервые за последние 2 месяца…

Она не спела, а сбацала, выдала, исполнила. Почему-то выбор ее пал на «Johnny, I hardly knew ye” - антивоенной по сути песни, но при определенной манере исполнения до того разухабистой и лихой, что хотелось немедленно кинуться в драку – ну, или сплясать на столе.

В тексте она ошиблась всего два раза. Пьяна она была ровно настолько, чтобы петь, уже не видя вокруг никого и ничего, но при этом еще не лажая и не падая со стула.

Когда она, наконец, с каким-то особым кабацким азартом выдала последние аккорды и, не в силах выйти из образа, со смаком закурила сигарету, повисла тишина. Изумление эту тишину пропитывало, как Алису - алкоголь.

И тут она напоролась на взгляд Иорвета, как на нож. Единственный глаз его горел каким-то темным, совсем не пьяным огнем. И буравил Алису, казалось, до самого дна ее души, охмелевшей и будто чего-то ждущей…

А потом как-то так оказалось, что эльф, не прерывая общей беседы, перетекшей, наконец, в русло куда более мирное и бессмысленное, уже держал под столом алисину руку, и пальцы его гладили ее ладонь так, что у Алисы искрило в голове. Вид у Иорвета при этом был такой, словно он не знает и не ведает, что такое там делает под столом его рука, и вообще не имеет к ней, руке, никакого отношения. Он смеялся и сыпал руганью и шутками, спорил с ведьмаком и что-то рассказывал Алисе, и все это одновременно… Алиса сидела, как гвоздями приколоченная, и понимала, что, даже если в эту самую секунду начнется война и на ее дом упадет бомба – все, что она при этом почувствует, это злость и досаду на то, что Иорвету ее руку придется, наконец, отпустить.

Алиса погрузилась в пенную воду с головой, оставив на поверхности только нос и щеки, и какое-то время лежала так, не шевелясь. А когда вынырнула, услышала смутно доносящиеся из кухни голоса. Один из них был женский, тараторливый. «Цири!» - сразу поняла Алиса и сделала движение вскинуться из воды, скорее спешить туда, к ним. Но тут же выдохнула. «Я-то им там сейчас зачем?..» - в похмельной тоске подумала она, и принялась намыливать волосы шампунем.

- Бу-бу-бу, - что-то говорили за стенкой голосом Геральта, низким и хриплым. – Бу-бу-бу, ду-ду-ду…

- А я вам говорю, что у меня других дел по горло, чем таскать вас туда-сюда через день на вечер! – огрызнулась Цири так звонко, что даже Алиса расслышала.

Сердце ее тоскливо заныло. «Она заберет их, - вдруг с отчаянием поняла она. – Заберет их обоих! Прямо сейчас. И я даже попрощаться не успею…»

Она замерла. Какая-то ее часть уже выскакивала из ванны, торопливо вытираясь, обматываясь полотенцем, выбегая в коридор и оттуда – в гостиную… «Сиди, - сказал ей Здравый смысл голосом, очень похожим на отцовский. – Сиди, девочка. Все правильно. Сказка кончается. И для всех лучше, если она кончится сейчас… В конце концов, ему и впрямь здесь не место. Не место и не время…»

Алиса обмякла, слушая голоса за стеной. Склонила голову на бортик. И подумала: боже мой, когда же проклятое пьянство меня, наконец, уже доконает, и я утону в этой чертовой ванне раз и навсегда!

Цири еще что-то чирикнула, и голоса умолкли. И несколько долгих секунд Алиса просто сидела, слушая это молчание и чувствуя, как оно заполняет каждый уголок ее… головы? Квартиры? Мира?..

Как вдруг замок в двери щелкнул, ловко поддетый чем-то снаружи – и в ванную вошел Йорвет, в рубахе нараспашку, с чашкой кофе в руках и незажженной Алисиной сигаретой во рту. Бесцеремонный, благодушный и наглый.

От неожиданности, возмущения и – глупо было бы врать самой себе - радости Алиса забилась в ванне, как рыба на остроге, садясь и подтягивая колени к груди, разбрасывая клочья пены, откидывая с лица мокрые волосы.

- Ты с ума сошел?.. – только и смогла выдавить она.

- Они ушли, - деловито сообщил эльф, усаживаясь на стиральную машинку, как на высокую скамейку, и подкуривая сигарету – спичками. - Но Цири мне тут кое-что оставила… - продолжал он, окутываясь дымом; потом, взглянув на Алису, перебил сам себя:

– Что у тебя с лицом, beanna?

Алиса издала горлом странный звук, подавившись сразу кучей слов. И почему-то выдавила только:

- Дым… А у меня похмелье…

Иорвет выразительно поднял бровь, но сигарету все-таки потушил - о край раковины, оставив черную кляксу. После чего приоткрыл дверь, выгоняя дым. И уселся обратно на стиральную машину, глядя на Алису сверху вниз, откровенно ее рассматривая и даже не пытаясь этого скрыть.

- Так вот, - продолжал он как ни в чем не бывало. – Цири оставила мне артефакт, который очень скоро мне придется, скажем так, активно задействовать. А поскольку «скоро» – это не значит «прямо сейчас», ответь мне, beanna…

Алиса сглотнула и наконец смогла выговорить:

- Иорвет!.. Ты что, совсем уже? Выйди отсюда!..

Эльф отхлебнул кофе, отставил кружку. Прищурился, и глаз его лукаво сверкнул. Он даже слегка подбоченился. И завел тоном, явно пародирующим какого-то неизвестного Алисе лектора:

- Удивительный вы народ, d’hoine! Из собственного тела сделали священного единорога, а сами боитесь его и ненавидите, словно подозреваете, что на самом деле оно должно быть чем-то совершенно другим, а вам подсунули, как это говорят низушки и краснолюды, дрянь в базарный день по шапочному разбору…

- Иорвет!.. – взвыла Алиса.

Злорадная улыбка, сверкнувшая на его лице, совсем не вязалась с его тоном. Он явно забавлялся, прямо-таки веселился от души. Все происходящее, казалось, напоминало ему о чем-то хорошем, давно позабытом.

- А между тем, - продолжал он ораторствовать, выпрямляясь и делаясь похожим на собственный парадный портрет, - между тем, что может быть естественней, чем тело? К тому же, luned, ты вряд ли станешь отрицать: стыдиться надо лишь того, что безобразно не только по форме, но и по внутренней сути своей!

Алиса провела рукой по лицу. Тут же выплюнула пену. Прижала колени к груди еще плотнее.

- Иорвет, я тебя умоляю… Я в тебя сейчас чем-нибудь запущу.

Эльф, лучезарно улыбаясь и сверкая глазом, театрально развел руки.

- Так чего же ты медлишь! Будет весело, beanna, давай! Не держи в узде порывы души и плоти. Сие есть не всегда столь хорошо, как учит тому нас мудрость предков…

- Господи, что ты несешь… - обреченно выдохнула Алиса, уже и не стараясь, чтобы голос звучал твердо, понимая, что актриса из нее никакая, что этот эльф ее уже без хлеба съел и глупо притворяться, что это не так. Дикость происходящего, смущение – все это вдруг разом куда-то отодвинулось, уплыло, сделавшись далеким и неважным. Алисе стало смешно. Но, зачем-то все еще пытаясь «удержать лицо», она смотрела куда угодно, только не на эльфа, восседавшего на стиральной машине, как визирь в паланкине.

- Станешь спорить? Приведи же аргументы, уважаемая госпожа! – эльф паясничал и откровенно веселился. Алиса в конце концов не выдержала и тоже и улыбнулась.

- Тебе легко говорить, - сказала она. – Про красоту и естественность…

Он рассмеялся так, что по ванне эхо пошло.

- Да что ты? – иронично спросил он, указывая на свой шрам.

Алиса смутилась. И вдруг сказала, совершенно искренне:

- Он совсем не портит тебя… То есть, я хочу сказать… Ты настолько…

- Опять ты мямлишь, Алиса! – с досадой поморщился эльф. Когда он произносил ее имя, его странный акцент почему-то чувствовался сильнее всего. И это было… волнительно.