– Сейчас Костя сыграет для нас, но сначала…

Одним движением он сорвал с бутылки серебристую фольгу. Мятым осенним листом она медленно опустилась на стол. Не сводя с Сони глаз, Денис стал не спеша поворачивать закрученную проволоку. И в его взгляде, и в плавном движении руки, и в возникшем напряжении воздуха было что-то завораживающее, и когда Денис заговорил, его слова зазвучали как заклинание:

Соня боялась шелохнуться или глубже вздохнуть, чтобы не разрушить возникшего вокруг нее и в ней самой. Но тут пробка с шумом выскочила, и все разом вспенилось, вскипело, взбурлило, зазвенели бокалы, которые услужливо принес официант, в общий хор влились гитарные переборы, – и все это каким-то чудом звучало не как нелепая какофония в разгар летнего дня, а складывалось в новую, неожиданную для Сони восторженную мелодию. Сама не заметив, как это произошло, она впала в пьянящее состояние эйфории, и дело было вовсе не в шампанском с жары, а в том неподвластном объяснению сумасшедшем обаянии, которое распространялось от этого юного, по ее меркам, человека. В том, как Денис улыбался, будто вовлекая в опасную и увлекательную игру, в том, как он пил вино, по-гусарски отставив локоть и дунув «Серко в морду», в том, как он, мягко отступая, потянул Соню за собой, а потом вдруг так прижал, что у нее враз ослабели ноги, – проявлялась природная магия его тела, сквозь силу которого предстояло пробиться к душе. Они танцевали среди бела дня одни в безлюдном зале, свободные от чьего-либо внимания – Андрей пристально разглядывал что-то за окном, а гитарист, прикрыв веки, погрузился в свою музыку, чуть слышно подпевая слабым голосом. Соня слегка отклонилась и сказала:

– Если б я увидела такую картинку со стороны, то решила бы, что два пьяных чудика совсем потеряли над собой контроль.

Неправильные треугольники его глаз насмешливо сузились:

– А мы разве не потеряли над собой контроль?

– Не думаю, чтоб я была на это способна, – откровенно призналась она.

– Ты себя плохо знаешь. Хотя бы раз в жизни это случается с каждым.

– Это касается слабовольных людей. Я немало потрудилась, закаляя свою волю.

Денис шарахнулся:

– Как страшно! Я сейчас заплачу.

– Неужели тебя пугают сильные люди?

– Еще как! Все несчастья в мире от сильных людей.

– Спорная философия. Неужели лучше быть слабым и опуститься, как твоя Аннушка?

Теперь отстранился он.

– С чего ты взяла, что Аннушка опустилась? Она – талантливый человек. Мне до нее расти и расти.

– Но мне показалось, что животные предпочитают общаться с тобой.

– Я не про животных. Тебе не понравились ее стихи?

– Это она написала?

– Она. Я помню наизусть все ее стихи. Я заполняю ими собственную бездарность.

Помедлив, Соня все же спросила:

– А вдруг ты просто не знаешь о каком-нибудь своем скрытом таланте?

– Если бы, – вздохнул Денис. – Но у меня нет и скрытых талантов. Так противно ощущать себя посредственностью.

– Ты – необычный человек. Мужчинам более свойственно при первом знакомстве распускать хвост, а ты пытаешься сровнять себя с землей.

Денис вдруг запротестовал:

– Ну уж нет! Во мне много замечательного, ты еще убедишься. Но самое главное – со мной приятно танцевать.

Он нахально улыбнулся и безо всякого перехода опустился на колени, умоляюще подняв к ней лицо. Гитара затихла, хотя Денис не подавал никаких знаков. «Спасибо», – шепнул он, и впервые за этот день Соня сделала то, чего ей действительно хотелось – боязливо провела рукой по его гладким волосам и теплой щеке.

Денис поднялся и, глядя на нее исподлобья, произнес тоном гипнотизера:

– Сегодня я буду сниться тебе всю ночь. Хочешь ты того или нет.

И он действительно ей приснился…

А утро взорвалось восторгом. Он был алого цвета и пах влажной свежестью. Вслед за букетом вплыло восторженное лицо матери, с почтительной осторожностью державшей розы за длинные стебли. С замиранием в голосе она произнесла:

– Смотри, что тебе принесли, пока ты спала… Кстати, почему ты не пошла на работу?

– Разве я не говорила? Я взяла отпуск. Кто их принес?

– Какой-то милый мальчик. Он назвался Денисом, а фамилию почему-то не сказал. Ты его знаешь?

– Знаю.

– Очень милый мальчик, – с нежностью повторила мать. – Ты только посмотри, какая красота!

Тамара Андреевна торжественно приблизилась к постели дочери и положила розы прямо на простыню.

– Они же мокрые! – сердито воскликнула Соня и подхватила цветы. – Смотри, все намочила.

– В тебе нет ни капли романтики, – с сожалением заметила мать. – Если б мне ранним утром принесли такие розы, я была бы счастлива исколоться о них в кровь.

Соня строго посмотрела на нее.

– Мама, я хочу, чтобы ты имела в виду. Ни эти цветы, ни этот милый мальчик ничего для меня не значат. Это пациент, понимаешь? Его родители попросили меня незаметно понаблюдать за ним. Так, чтобы он ни о чем не догадался. Поэтому не возлагай никаких надежд. И никому ни слова!

Тамара Андреевна нехотя переложила букет на стол и осторожно присела на край постели, машинально накручивая на палец выбивающиеся завитки на шее. Эту привычку Соня знала с самого детства, и почему-то она удивительно трогала ее.

– Значит, он болен? – сочувственно протянула мать. – То-то он показался мне каким-то грустным. Такой очаровательный мальчик!

– А какие у него плечи!

– Соня! Как ты можешь? Это же твой пациент.

– Но я ведь живой человек! Его тело вызывает у меня восхищение. И как у врача тоже. Что в этом плохого? Я умею держать себя в руках, не беспокойся. Он был не в шортах?

– Нет, в джинсах.

– Жаль. Ты бы видела, какие у него ноги… Почему самые роскошные мужики на поверку или шизофреники, или гомосексуалисты?! Невольно впадешь в отчаяние!

– Соня, эта работа делает из тебя циника, – предупредила Тамара Андреевна.

– Иначе в наше время нельзя. Лучше быть циником, чем наивным простачком. Съедят. Думаешь, мне легко сохранять за собой место в этой клинике?

– В каком смысле? – мать вздрогнула.

– В любом. Наверное, розы пора поставить в вазу? Ты не помнишь, что бросают в воду, чтобы цветы дольше стояли? Аспирин?

Мать грустно покачала головой.

– Кусочек сахара. Ты и к цветам относишься как врач.

– Я и есть врач. В первую очередь.

– А в какую очередь ты – женщина? В десятую?

Собрав цветы, она хотела было выйти из комнаты, но на пороге обернулась и скороговоркой выпалила:

– Сонечка, мне страшно за тебя! Не знаю, почему. Что-то недоброе ты затеяла. Может, тебе отказаться, пока не поздно?

– Нет, – Соня открыто взглянула матери в глаза, – ни за что. Если отступишь от задуманного раз, потом будешь пятиться всю жизнь.

Еще ни разу день не тянулся для Сони с такой тоскливой бесконечностью. Она перечитала накопившиеся газеты, теперь их было не так уж и много, помогла матери с обедом, сыграла с отчимом в шахматы и не заметила проигрыша, а день никак не мог разразиться звонком. Этот своенравный парень мешал ее планам, из-за него срывалась выгодная сделка. Соня швырнула на кровать приготовленную сумочку и бросилась к телефону. Но, сняв трубку, остановилась: «Он заставляет меня нервничать. Это недопустимо. Я решила, что все и впрямь пройдет как по маслу, но у него может быть своя тактика. Ведь чем-то он берет всех этих женщин…»