Времена года Хочешь, подарю тебе палые листья, дождь отдам наперегонки с июлем, дерево, которое так смолится, страну, которую мы еще завоюем. Хочешь, отдам тебе небо в алмазах, в кофейную осень убегу лосем, а если меня горячим медом намазать, стану опять милым и безголосым. И страну, которую мы понимаем, давно запретили, не вставая с постели, хочешь, я стану сам себе маем расцвету там, где листья все облетели. Подарю тебе рябины спелые гроздья, золотых лисичек в корзину тебе кину, а утром к нам пожалует одна гостья, и я запою, как положено арлекину. Стены ответят молчанием беспокойным, дождь вынет молнию из почерневших ножен и зарежет страну, которой уже не помним, пощадив людей, которых забыть не можем. «Когда мне душно, когда воздух исчезает…» Когда мне душно, когда воздух исчезает. Когда скучно тлеют последние фонари, я ищу опухшими, слезящимися глазами русские словари. Они бывают совершенно разными, английскими, идишами и фарси. Иногда даже заразными, как из тухлого озера караси. Они бывают необыкновенно вкусными, податливыми на откус. А бывают обиженными и грустными, темными, как тунгус. Я листаю их бережно, выписываю номера страниц, понимая, что их не заменишь на ярость сверкающую вечерних зарниц. Я не читаю ни одного словаря, я только с ними вполголоса говорю. Сами знаете, что некоторые доверяют русскому словарю. «Яблоку некуда падать…» Яблоку некуда падать, яблоко стоя заснуло, в яблоке том червячок в белой пушистой пижамке, в яблоке домик прекрасный, солнышко алое светит, некуда, некуда падать, стоя заснуло, устало. «И хворь твоя обречена на вырост…» И хворь твоя обречена на вырост, и на глазах упругая иваность, Россия плачет Волгой и Окой, ты кто такой? Зачем пришел, весь в шелковых лосинах, ты знаешь, почему послали все нах, а мы пошли, не ведая стыда, горит слюда под солнцем неумеренно пригожим остановись злопамятным прохожим, которых лет и волку не скажи, плывут моржи, но в животах ни деток, ни икорки, а на востоке в бешеном восторге один мужик другому угодил, наладил дил, и стало все – как в банке, как в Париже, на улицы отправились алеши, веселые, веселые они, горят огни но нас с тобой совсем не освещают, горят вовсю и родины не чуют, и новую не вырастить траву, живем в хлеву, и хворь твоя, что песней напевала, летела в дверь и оставалась белой, Россия плачет бедными детьми, а это мы. «Черника, губы, молоко…»
Черника, губы, молоко, дышать легко бесплатный воздух, прости, что время далеко ушло, теряя эти звезды. Не страшно думать, что устал, страшнее доверять картинам. Мы так привыкли лгать крестам, что вырастали на пути нам. Страшнее знать, что никогда тобой не обернется птица и не позволит всласть напиться неумолимая вода. Ложная память Оставь меня, мне плохо, мне душно, мне дурно. Воздух рычит, как собака, ночь молчит, как собака. Луна пожелтела и упала в пустую урну. Дождь прошел и заплакал. Иду посередине дороги, голова седа, как молодая сталь. Созвездие Браги. Мокрая дорожная полоса. Зачем просить? Я бы сам, скорее всего, перестал. Дай еще полчаса. Говорят о ком бы то ни было, но говорят. Молчат всегда об одном. У фонарей развелось детей-фонарят. Горят маленькие под окном. Никогда не узнать, когда время пришло, когда промолчу о ком бы то. Одиночество – это такая комната. Глина ли, супесь ли, чернозем. Все одно много в карманах не увезем. Странное было место ссср. Тяжелое, но дорогое. Сам помнишь поди, как прокуренный офицер вечером пришел за тобою. Сам знаешь, у кого болело запертое внутри. У фонарят были родители-фонари. «Где олово, чтобы залить нам в глотку…» Где олово, чтобы залить нам в глотку, где курево, чтобы смешить нам сердце, а холодом нам не унять молодку, а горечью нам не понять утрат. Уходим мы, и каждый шаг последним нам все кажется, но все не становится. На Родине все из любви нашей слеплено, мерзкой кашицей, мерзлой околицей. Канальи мы, негде выжечь клейма нам. Безжалостны. Сноровисты, подлы, жилисты. У нас по карманам одни обидные шалости. Да и сами никогда не решались просить о милости. Утром выходим из своего отрочества, но свет удержать не можем до ночи свой, и не видать нам иного отечества, чем безнадежное одиночество. |
