«Я пел Вертинского, мне было хорошо…» Я пел Вертинского, мне было хорошо. Мне было неожиданно понятно, что находили в нем другие. Я пел его матросов. Стало тихо в моей обеспокоенной душе. Так тихо, что услышал за стеной себя, поющего, плетущего слова. Что остается нам, когда уходим в чернильную упругую мишень, а за окном клубятся голоса оставленных, но верных, но любимых. Я пел Вертинского. Беззвучно. Наизусть. Весна сегодня, теплая трава. Но яблоневый цвет уже летит. «Светлое небо ночью говорит о недавнем дожде…» Светлое небо ночью говорит о недавнем дожде. А я любил тебя очень. Невежде положено жить в нужде. Дождь закончился, ночь запустила луну в черные луговья. А я любил тебя очень, хотя не годился тебе в мужья. Светлое небо легче, чем осень, правильнее, чем весь, чем весь наш прочий обман, вся наша манная глубина. Мы все давно уже терпкая плесень, хотя мы все еще здесь. Любимы, забыты, выжили из ума. Ночью дороги черная полоса. Ночью положено звать, глядя в ее тепло. Только водки ледяной костыль забиваешь глубже в горб свой берестяной. Что же ты, мать? Я ведь и так хрупок уже, что твое стекло. Если опять засну, ты присмотри за мной. «Поэт в России больше не поэт…» Поэт в России больше не поэт, подай, страна, подай ему на милость, пройдет еще совсем немного лет, чтоб различить, которого лишились мы смысла жизни. Говоря о детях, теперь умеем больше не жалеть их. Поэт в России больше никогда. Летит в зенит расстрелянная птица. Не ждут дожди, и мокрая вода умоет опрокинутые лица, склонившиеся над арбузом слов, плевать их под себя, и будь здоров. Поэт в России больше, чем звезда, но меньше солнца, потому сверкает и падает, и падает с моста судьба его, нелепая такая, смола последняя обугленной коры нам освещает путь в тартарары. Когда и не мечтали мы о чем сейчас читаем новую газету, звенела музыка, он падал, обречен, и мы следили пар его тепла. Не сетуй на пустые зеркала, ты в них не отражаешься, раздетый, и не открыть ни сердцем, ни ключом ту комнату, что выжжена дотла. Поэт в России. Здравствуй, дорогой. Не узнаешь? Да я и сам не знаю, пройду, как дождь, неслышною водой, лови меня, страна моя лесная. Скажи мне да, вся исходя на нет. Поэт в России больше не поэт. «Морская вода утешает, речная лечит…»
Морская вода утешает, речная лечит, степная вода на ладонях лежит больная, а утром все птицы уходят на небо, значит на небо уходят птицы, и ветер тоже. И если ты плачешь: Боже, прости смешного, и если ты босиком по росе, по веткам, по синему пастбищу, где молодые бродят, по черной траве, где оранжевые фиалки. И если ты плачешь жалко, и больно как-то, и падают капли на светлое время суток, и падают капли вверх, на небо, где птицы снова летят и гуляют, и нет им опять покоя. И это, наверное, жизнь у меня такая, ходить между вами, слова разбирать на штучки, слова собирать на пачку, давай закурим, ходить между вами, послушай, давай закурим. И воздух, смотри, он опять не бумага – калька, и все, что дышали, теперь черно-белый оттиск, и все, что бежало в оттепель, в горы, в горы, теперь не вернется, а мы его так просили. И все остается в силе, и мир пропавший, и лилий головы мертвые на проспекте, а в слабости только мальчик, слова пропевший, а в слабости старая книжка на две тетрадки, и ты не поверишь, редко, но где-то были, белели парусом, морем синели строго, шинели стояли колом, когда они пропадали, и царь, и женщина, и дым стоял над оврагом. Виноград Виноград идет по городу, заглядывает в окна, время спать, но время дорого, время так бесповоротно. Виноград кислее ревеня, бьют часы на старой ратуше. Время жить, да мало времени, что ни вечер, так пора уже. Разрешили бога ради нам, успокоили, не трогали. Улыбнись мне, виноградина, бестолкового предлога ли замечая, запоздалая, сверкающая, самая, обними меня, усталого, упругая лоза моя. Виноград идет по городу, заплетя дорогу винную, время выпорото, вспорото, выгибая шеи львиные, гривы тянет до луны свои, мы и сами дали корни бы, да не хочет думать мыслями тьма немая, заоконная. Постараемся зажмуриться, как дойдем до поворота мы. Виноград минует улицы, фонари стоят сиротами. Что забыть, когда не вспомнить нам, по ночам не чуя холода. Воздух морщится оскоминой. Виноград идет по городу. «Остановите музыку, я выйду…» Остановите музыку, я выйду, не мне считать вороновую чернь, в стране потерь строке послушно лыко, а головам до шапки дорасти не позволяет каменное небо, я вдаль смотрел, и не было меня, и пули милые летели мимо, и девочка смеялась у ворот. Остановите музыку, я пьяный, мне воздухом налили рукава, смешно упрямым пальцам вниз ронять на клавиши, на кривиши стальные, в стране потерь ведру не нужен дождь, дома растут, как мальчики, внезапно, остановите музыку, я выйду, остановите музыку совсем. |
