Он медленно отпил, явно раздумывая, а потом вдруг обернулся на меня, приподняв брови, отчего лоб прорезали глубокие морщины. Зло подумалось, что Питеру сейчас не хватает мультяшной лампочки над головой. Первый раз за месяц в башку пришла идея.

— А ты смотрел «Сорокалетнего девственника»?

Меня затрясло. Даже не смог ничего сказать, только смотрел на него, чувствуя, как голову затапливает бешенство. Хотелось врезать Питеру бутылкой по голове, сжимал пальцы вокруг ее горлышка до судороги.

— Ты мудак. Зачем ты это говоришь?

— Зачем я это говорю?! Зачем я это говорю?! — Осклабился, изображая удивление. — Потому что, Майкл, может хватит в святость играть? А? Боишься первый раз бабе вставить в сорок, так и скажи.

— Я священник!

— Ты ее трогал?

Я вскочил на ноги, но все закружилось, поехало, заставляя упасть назад на диван. Видимо, я пьян. Совсем пьян. Потер рукой воспаленные глаза, мгновенно вызывая острую отрезвляющую боль.

— Не твое собачье дело, кого я трогал.

— Что угадал? Так не хрен прикрывается своей книжкой! — Перешел почти на крик, который буром ввинчивался в мозг. — Что, все пытаешься загладить вину своей мамаши перед Богом, которая даже папашу твоего вспомнить не могла, и тебя в это носом тыкала?

— Закрой свой поганый рот!

Швырнул бутылку через всю комнату. Она разбилась о стену с веселым стеклянным перезвоном. Смотрел на осколки, чувствуя, как щиплет глаза. Вместо бешенства опять вернулась горечь.

— Я, Майкл, просто хотел сказать, что ты хороший человек и останешься им даже если переспишь с бабой. Прости.

Откинулся в бессилии на спинку дивана. Как я могу что-то объяснить этому мудаку. Всю жизнь потратил на то, чтобы не стать таким же, как Питер. И для чего? Чтобы вот так легко все послать к чертям? Плюнуть на старую цель, выбрать новую?

Стану ли я плохим… Может я и есть плохой? Стал бы Господь так поступать с действительно хорошим человеком? Наверное, эта гниль, почище первородного греха, сидела во мне всегда, просто я ее не замечал… или не хотел замечать. Поэтому Мария и выбрала меня.

Сжал кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони.

— Я хотел им быть. Я старался им быть. И за это все меня, как грязную псину… И самое паршивое, Питер, что никто из вас не видит ничего дурного в этом. Ну, нарушишь клятву, ну подумаешь! Кому к черту нужны эти клятвы! Ему они точно не нужны, плевал он на них и всех нас!

Питер дернулся от моего крика, словно ему отвесили пощечину.

— Да ладно тебе… Может это даже к лучшему — перестанешь быть такой занозой в заднице. Считай это наградой за годы верного служения.

Если бы у меня были силы, врезал бы ему хорошенько. Но все, что сейчас мог — сжимать в бессильной ярости кулаки.

— О, награда достойна героя. — Горечь так и прорывалась наружу. — Только я от нее отказался…

А может зря отказался. По крайней мере, Марии было хоть какое-то дело до меня настоящего. А может и не было, и я просто обманываю себя. Этот ее сучий смех до сих пор стоит в ушах. Просто взяла и ушла.

Питер то ли фыркнул, то ли шумно выдохнул.

— Не обижайся, но я бы предпочел бабу. К чему эти твои клятвы и принципы, если нутро узлом завязывается?

Он бы предпочел бабу… Как оказывается все просто. Только что я потеряю, если пойду сейчас к ней? Бессмертную душу, которая мне не принадлежит уже давно? Не могу упасть еще ниже. Просто потому, что ниже некуда.

Память, словно в издевку, услужливо подбрасывала полные разврата картинки. Сейчас наверняка развлекается с другим. Мысль о том, что этот другой касается ее, вонзилась в сознание тупой иглой.

Покосился на мирно распивающего пиво Питера. Что, если придет к нему однажды и… Он ведь не станет строить из себя святого. Сделает все так, как она просит… Не то, что я.

В груди все свернулось в тугой, полный горечи и злобы ком. Смотрел на Питера и хотел заранее сломать ему руки. Каждый палец, которым он может посметь дотронуться до нее. Словно внутри кто-то огромный и шипастый встал на дыбы, оскалив острые зубы в животной ярости. И я тоже оскалился вместе с ним. Чудовищная тварь жаждала немедленной расправы.

Выдохнул медленно с присвистом, стараясь утихомирить незнакомую доселе тварь. Это не я, я никогда таким не был, не знаю, как оно оказалось во мне — вот это вот мерзкое и полное ненависти существо, хотевшее только одного. Крови и боли.

Зачем-то вскочил и замер, уставившись на разбитую бутылку, не в силах понять, чего же мне хочется на самом деле — больше никогда не иметь ничего общего с ней или овладеть ей единолично. Затем, спотыкаясь о чертову мебель бросился к двери, краем глаза заметив, как Питер отсалютовал почти пустой бутылкой.

***

Не знаю сколько шел. Может быть час, но успел за это время окончательно протрезветь и проклясть все на свете. В первую очередь себя.

Увидев свет в окнах, остановился как вкопанный. Если медлить дальше, я просто развернусь и уйду.

Дверь на этот раз не открылась, пришлось самому поворачивать ручку, онемев от секундного ожидания того, что будет закрыто на ключ.

Мария сидела в кресле, глядя в камин, и даже не обернулась на звук.

— Тебе тут больше не рады.

Сжалось за грудиной с такой силой, что не мог вдохнуть, замер, пытаясь заставить успокоиться сердце. Наконец, смог вытолкнуть сквозь спазм глотки:

— Прости.

Равнодушно пожала плечами.

— За что? Ты сам все решил.

— Я… — Набрался сил, чтобы подойти и коснуться ее руки. Правда лишь за тем, чтобы Мария резко ее отдернула, скроив пренебрежительную гримасу.

— Отстань, Майкл, ты мне неинтересен.

Встал перед ней на колени, как тогда, когда вылизывал горячее лоно, задыхаясь от желания. Сейчас ноги оставались плотно сомкнутыми. Смотрела на меня как на что-то отвратительное, отвратительный кусок грязи, налипший на сапоги. Отвращение в уголках губ, в чуть приподнятых бровях и в едва заметных, тонких как иглы морщинах у прищуренных глаз. Я тонул в отчаянье, хотелось биться головой об пол, сделать что-то с собой, лишь бы стало чуть легче. Такая простая и ужасная истина, что я не могу без нее, что позволил растерзать свою душу, никак не могла уложиться в голове, всё мучила и мучила, заставляя умирать на месте.

Не смог сдержаться и прикоснулся кончиками пальцев к точеной ноге. Мария тут же вскочила, в бешенстве дав мне пощечину, и отошла, демонстративно повернувшись спиной. Ни слова. Больше. Как с провинившейся собакой. Приложил пальцы к горячей щеке. На секунду снова почувствовал тепло ее кожи, вспомнил как руки скользили по бедрам, как разрешала трогать себя везде… Как хотела… Это сводило с ума. Эта блядь сводила меня с ума. Кажется, взвыл в голос. Тянущее возбуждающее ощущение в паху только подхлестывало. В конце концов… Я…

Обхватил ее со спины, прижимая к себе. Она оказалась такой слабой, трепыхалась, стараясь вырваться, и все кричала, что я ублюдок. Голос доносился издалека, полностью растворяясь в ощущение трения вставшего члена о горячее тело. Такая хрупкая, сжимая ее, чувствовал, как трещат птичьи косточки.

— Заткнись, — прошептал чужим голосом в маленькое ушко и укусил со всей силы в шею, как она когда-то меня. Мария закричала от боли, снова попыталась выгнуться, отстраниться, но я крепко держал.

Толкнул ее вперед, к стене, тут же наваливаясь сзади и задирая юбку. Заставил её раздвинуть ноги, нажимая коленом, и скользнул рукой к… Эта стерва текла. Смазка на бедрах. Всё это время хотела… Стерва… Стоило пальцам коснуться, лаская, как застонала, перестав сдерживаться…

Рывком развернул ее к себе лицом, вжимая в стену сильнее. Алые приоткрытые губы. Хотел ее. Хотел только ее. То ли поцеловал, то ли укусил, тут же раскрыла свой чертов рот, впуская меня, касаясь моего языка своим, возбуждая до потери себя. Нервными пальцами расстегнула джинсы, освобождая член. Подхватил ее под бедра, чуть приподнимая и вошел в текущее лоно, так глубоко, как только смог. По-моему, она кричала. Я не знаю. Я никогда не испытывал такого наслаждения. Быть внутри женщины. Входить в нее толчками, чувствовать, как сокращается нутро, как она обхватывает меня. Я плохо помню, что делал. Помню, что помогала мне, подаваясь навстречу. Что шептала в ухо какой-то восторженный бред. Помню, как достиг пика, когда терпеть не было сил, как умер, изливая в нее семя, которое приняла, вжимаясь бедрами в меня. Единственное что точно помню о том вечере — первый раз в жизни был абсолютно счастлив.