Она стояла на добротном из темного гранита крыльце престарелого архитектора усталая и голодная. На улице дул пронзительный холодный ветер. Ей было холодно, она ежилась и перевешивала с плеча на плечо матерчатый мешочек с маленьким пустым боксом для бутерброда и пустым, протекающим в крышке кофейным термосом внутри. На ней были старые, почти прорвавшиеся на коленях джинсы, купленные лет пять назад в «KIK» всего за пару евро. Они у Полины считались «рабочими», но при случае, когда они только-только после стирки, она одевала их в гости.

Каждый раз, как только она звонила в дверь господина Вайденбаха, проходило всего несколько минут и она уже слышала его быстрые шаги на деревянной лестнице. Он открывал дверь в фартуке, одетом поверх свежей постиранной и выутюженной Полиной дорогой рубашки. Рубашка в нескольких местах была, как обычно, в свежих пятнах от кофе или соуса.

– Привет, мое сокровище, – расплывался в улыбке старик, – проходи скорее. Как дела?

Настроение Полины сразу улучшалось. Она подавала ему руку и чмокала в свежевыбритую щеку.

– Все прекрасно, господин Вайденбах, вы сами-то сегодня как?

– Да как всегда. Немного давление подскочило. Ты проходи…

Он пропустил женщину вперед, и она по лестнице поднялась наверх, в столовую, чтобы обсудить «планы» на сегодня.

Дом бывшего архитектора Полина с удовольствием приводила в порядок. Она оставляла вещи в прихожей и поднималась по деревянным, покрытым черным лаком ступенькам в столовую.

Старик хозяйничал на кухне, что-то достал из холодильника, поставил тарелку в микроволновку.

Полина знала, что он, как всегда, готовил ей обед.

– Бери вилку и нож и садись за стол.

– Да не надо, господин Вайденбах, зачем вы…

– Без разговоров…– бурчал он и ставил тарелку на стол, – тебе надо покушать!

Полина никогда не понимала толком, как старику удавалось так вкусно готовить. Она села за стол и спросила:

– А вы уже пообедали?

– Да.

– Очень вкусно. Гуляш и макароны.

– Угу, – поддакивал старик, садился напротив Полины и набивал табаком «Black Luxuri» свою трубку. Дом старика был насквозь пропитан табачным дымом. Когда Полина мыла окна, то смывала со стекол коричнево-зеленый слой никотина.

Традиция кормить Полину после работы в клинике завелась больше года назад, когда она начала работать у господина Вайденбаха в его доме.

Как-то раз, закончив уборку, она собиралась домой. Старик подошел к ней и всунул в ее руку пятьдесят евро, сказав: «Вот, девочка, сходи на выходные в хороший ресторан». От денег Полина отказалась. С тех пор он стал ее кормить у себя дома. Полина была очень тронута этим.

Пока она обедала, старик расспрашивал ее о делах в клинике, о матери.

На стенах его дома висели акварельные рисунки в рамках. Архитектор когда-то хорошо рисовал. На камине и на ночном столике в рамках стояли портреты его умершей жены Клары.

Полина еще раз подумала о том, что таких мужчин жены не бросают. Господин Вайденбах сделал для своей Клары рай. Полине хотелось бы быть на месте этой женщины, но, видно, не судьбы ей была найти такого мужчину, надежного, умеющего по-настоящему любить.

Когда она покончила с гуляшом и макаронами, старик накормил ее вкусным мороженым от «Бофрост» и она начала записывать на листочке, вырванном из блокнота, список продуктов, которые ей предстояло купить в супермаркете.

Полина «вышла» на старика-архитектора через Габи – бухгалтера из организации «международная женская солидарность». Она была женой сына господина Вайденбаха, тоже архитектора. Эта рослая, плотного телосложения немка, в общении резковатая, предложила Полине работать у ее свекра. Часть дома, в котором жила Габи с мужем, Полина убирала один раз в неделю по пятницам. Габи относилась к ней двояко, а если точнее сказать, то даже трояко: как к уборщице в ее доме, как к коллеге и по-приятельски. Так продержались они, балансируя между приказами-просьбами, просьбами и откровениями три года. В теплую погоду, спрятавшись под навесным карнизом на выдраенной Полиной Габиной террасе, они пили кофе и что-то обсуждали…

Вот получишь скоро немецкое гражданство, – обнадеживала Полину Габи, – вот тогда и изменишь наконец-то свою жизнь. – Уже решила, что будешь делать потом?

– Ну…в общем-то да. Уйду, наконец, из больницы. У вас, в принципе могу и дальше работать, но…

– Да ладно…это не уйдет, это все-равно временно и не для тебя. Ты на большее способна и должна на большее рассчитывать. Я в тебя верю. Это сейчас на тебя давит ведомство по делам иностранцев. Они тебя зажали в тесные рамки. Сейчас ты не можешь оставить эти две работы.

– Если я останусь без работы, меня выпроводят. Я очень устаю физически. Бегаю целыми днями с одной работы на другую за такие мизерные деньги. У меня болят руки и ноги. И спина.

– Ну да, то что ты зарабатываешь, чуть больше социального минимума. Я тебя прекрасно понимаю.

– Я так хочу уйти из этой больницы. Эти кровати мне целыми днями мерещатся, не могу их видеть, хотя и настроила себя так, что делаю мою работу с удовольствием. Буду получать страховку по безработице. В это время пойду на переквалификацию или квалификацию или получу новую профессию, обращусь на биржу туда, где занимаются трудоустройством людей с высшим образованием. Например, буду социальным работником или психологом, может, стану переводчиком.

– Тебе нужна интеллигентная специальность. У тебя все получится. Я даже представляю себе, как далеко ты пойдешь! Мы, однако, заговорились, ты еще не закончила работу. Ты сейчас пойдешь ванную комнату убирать. Пожалуйста, проследи, чтобы не закальцинировался кафель. Его надо тщательней тереть. А то ты плохо чистишь эти места, где он больше всего скапливается. Хорошо?

– Конечно, Габи. Я этому уделю больше внимания.

– Ты убираешь в резиновых перчатках и не чувствуешь, насколько поверхность шероховатая. Я это замечаю сразу.

– Я буду внимательней.

– Да, вот еще… поворачивай туалетную щетку к стене, а то мне не приятно на нее смотреть.

– Да, конечно, Габи.

Полина поспешила подняться наверх в ванную, чтобы избавиться от своего замешательства. Она думала о том, что не имела возможности жить так, как умела и хотела, и устала от оправданий за свою неспособность полюбить этот чужой образ жизни и себя в нем, Полина искала выход из этой призрачной реальности. Она включила свои резервные возможности, приняв обстоятельства. Она понимала, что должна быть внутренне сильной и физически выносливой. Поскольку она попала в чуждую ей среду на работе, она предполагала, что ее будут отторгать, даже ненавидеть, не понимая ее характера, ее сути. Так уж повелось, что люди осторожничают и боятся всего того, чего понять не могут. А Полина внушала сослуживцам страх своей внешностью, своими мыслями, поведением, речью, своим прошлым. Она была белой вороной, хотя и пыталась адаптироваться.

Полина заметила, что где бы она не находилась, она играла роль лакмусовой бумажки. Там, где она появлялась, всегда происходило роковое, но она не была тому причиной. Она не была роковой женщиной, но благодаря ей наружу выплывала всегда самая суть вещей. Отношения определялись на прочность, люди на надежность, коллектив на гнилость. Полина никогда ни во что не вмешивалась, она лишь наблюдала, но всегда готова была высказать свое отношение к происходящему. Ее оценка всегда оказывалась точной и, как правило, влекла за собой самые разные последствия. Она никогда не манипулировала людьми, даже когда речь шла о ее выгоде. Она любила людей и не причиняла им зла. И на зло отвечала добром. Полина никогда в ее жизни не поддавалась влиянию кого-то или чего-то и не искала подходящих теорий в оправдание своих мыслей и поступков. Она ни перед кем не преклонялась, была свободна от привычек и пороков. Она любила себя и не позволяла себе отдать себя разрушающим ее суть обстоятельствам. Ее свобода и умение отвечать за себя, дали ей право жить по своим законам и принципам, не нарушая ее природы и не нарушая, конечно же общих правил (законов) общества.