Теперь же Тимофей стал ходить в музеи, заново штудировал живопись. Покупал альбомы с репродукциями. Старался понять, как разные живописцы обходились с изображением на своих полотнах разнообразных выразительных световых эффектов. Через несколько лет его имя иногда стало появляться на афишах. В некоторых спектаклях он выступал художником по свету. Обязанностей куча. Сделался Тимофей одним из тех, кого зовут трудоголиками. Говорил мало и сухо, выцеживал слова только по делу, избегал предисловий, театральной восторженности, поэтому многие актеры и начинающие режиссеры почитали его заносчивым и высокомерным. Однако именно это привлекало к нему женщин. Поддавался им редко и никогда не приводил к себе. Выбирал тех, у кого для интимных свиданий имелась своя территория. Однажды задумался: почему так? И раз и навсегда решил, что тут работает чувство вины перед Кейсом, которого когда-то лишили возможности предаваться любовным утехам. И потом… Кот же был свидетелем прошлого…
Жили они с котом душа в душу. Кейс обязательно встречал его в прихожей, в знак приветствия сперва зевал, потом пригибал к полу переднюю часть тельца, как бы кланяясь, вытягивал передние лапы, задирал зад и хвост, и в такой позиции драл когтями половик. «Здравствуй, кот», – уважительно говорил Тимофей. Одновременно ели. Потом Кейс вскакивал на стол и вылизывал дочиста опустевшую Тимофееву тарелку. Спрыгивал. Усаживался у двери в ванную. «Пить, пить», – говорил Тимофей, открывал дверь и поворачивал кран. Кот вспрыгивал на борт ванны и принимался кидать в рот холодные капли, вычерпывая их из водяной струи розовым язычком.
Иногда устраивался спать на рабочем столе. Тимофей гладил его голову и спину, кот просыпался, пристально, благодарно, долго глядел ему прямо в глаза. Казалось, что взгляд этот не простой, будто Кейс хочет что-то рассказать, передать какую-то загадочную информацию, да вот беда – говорить не умеет.
Время катилось незаметно. Вдруг в Кулишовском переулке исчезла знакомая рюмочная «Бабьи слезы», а вместо нее возникла контора – «Деньги по паспорту за пятнадцать минут». Обувную лавку на Садовой сменила французская кондитерская. Только Тимофей прошелся пылесосом по всей квартире и даже вымыл пол в большой комнате, как вдруг по всем углам и посреди коридора являлись клубки кошачьей шерсти. Или нагло высовывалась из раковины башня немытой посуды. Пучилась, желая сбросить крышку, гора мусора в ведре. Вычислить, сколько времени утекло с прошлых хозяйственных подвигов, удавалось с великим напряжением. Получалось не меньше двух недель. А казалось, что подвиги эти свершались, ну, не вчера, так позавчера. Словом, незаметное и злобное время жало без остановок, спрессовывая дни, недели, месяцы и годы.
Однажды выпал Тимофею, как прежде, как тогда, когда он встретил Мальвину с чемоданом и сумкой в театральной проходной, нежданный счастливый билет. Наметилась постановка новой пьесы знаменитого М. К. Батуры «Путешественник», а приглашенный художник, великий Корешанский, заболел. Закулисные языки шептали, что здоров он как бык, а просто усвистал в Париж, что-то там лудить за большие иностранные бабки, Бенуа новый выискался. Пьеса Батуры повествовала о приключениях в революционном Петрограде известного русского артиста. Артист этот жил в свободной Литве, благополучно играл в русском театре, да вот что-то ему приспичило – то ли заботливая литовская жена стала раздражать, то ли поманили российские березки, хоть и в Литве было их предостаточно, но тем не менее решил он тайно пробраться в родную страну. Еще обозначалось в пьесе сходство лица и фигуры актера с неким погибшим комиссаром. Именно оно, быть может, да еще страстное, непонятное Тимофею желание прожить другую, не свою жизнь, стало самым главным мотивом безумного и опасного путешествия актера. Путешествие заканчивалось самоубийством.
Трое суток Тимофей не выходил из дома, рисуя, крася непослушной, отвыкшей рукой эскизы сценического воплощения «Путешественника». Принес Костроминой. Та все еще служила худруком театра, хотя Нержавейкой ее звать перестали. Беспощадное время свершило свое дело. Коррозия все же и ее достала. Превратилась Нержавейка в грузную пожилую матрону. Однако продолжала говорить в быту и на сцене манерно, с придыханием, с воркующей кокетливой интонацией. «Всунули, а вынуть забыли», – насмешничали наглые закулисные циники.
– Ах, – сказала она, – как прелестно. Вы, Тимофей, стали настоящим художником. Прелестные эскизы.
И задумалась. «Вычисляет, сколько сэкономит, не платя Корешанскому, – соображал Тимофей. – Мне, сверх обычной зарплаты, не даст ни копейки».
– Пожалуй, надо показать Корешанскому, – покачала она головой.
– Незачем, – сказал Тимофей. – Подходит? Тогда работаем.
На другой день собрались втроем. Явился режиссер, высокий, тощий, длинноволосый и чернобородый парень. Носил он странную фамилию Кангро. Знакомясь, непременно объяснял, что она происхождения эстонского, но сам он никакого отношения к Эстонии не имеет, а питерец в третьем поколении. Поминал бабушку Марию Карловну. Вот она-то по-русски говорила с трудом. Кангро бегло просмотрел эскизы и принялся говорить. Говорил долго, тихо и рассудительно. Наверное, давала о себе знать медленная эстонская кровь.
– Смерть – это одновременно и ноль, и бесконечность, – философствовал он. – Такая штука, которую никак не представить. Что непостижимо, то пусто. Я взял за основу эту непостижимость. В людском мире осталась одна ценность – нефть. Но это призрак. Ложь. Смерть – единственная правда и подлинная ценность. Я хочу устранить причинно-следственные связи. Пред ее ликом. Никакой логики в действиях персонажей. – Он воздел руку с указующим вверх пальцем. – Как шум ветра и течение воды. Парадоксальность – главное. А суицид – наиболее иррациональное и поэтому привлекательное проявление психики Homo sapiens. Для него не существует буквального объяснения. Но за ним – истина.
Костромина внимательно слушала, поглядывая на него, как показалось Тимофею, с некоторым даже восхищением, и Тимофей подумал, что между ними существуют какие-то особые, не только рабочие отношения.
– Я хочу избавиться от актерской манеры адресоваться двадцатому ряду. Пусть говорят как в жизни, бормочут, заикаются, ищут слова… Вы сможете обеспечить всех такими вот маленькими микрофончиками?
Тимофей пожал плечами:
– Начальство даст деньги, обеспечу.
Про эскизы Кангро не сказал ни слова. Выходит, принял. Он не визионер, а литературщик, решил Тимофей и влез в работу. Макеты, планировки, расчеты, фурки, половики, тюли, световые головы. Генераторы дыма. Добыть! Дым нужен легкий и тяжелый. Тимофей решил, что на клубящемся в сценическом зеркале дыму в начале спектакля возникнет киноизображение наивной мечты великого актера о России, шагающей семимильными шагами к социалистическому счастью. Проекция фрагментов цветных веселеньких советских фильмов. Чтоб скакали кони, сверкали сабли и развевались красные знамена. А близ финала – иное изображение, тоже на дыме: тяжелая черно-белая кинохроника, жестокая правда о советской реальности двадцатых годов прошлого века. Расстрелы, реквизиции, умирающие от ран и истощения скелеты, обтянутые тухлой кожей. А где взять хороший цифровой проектор? Как найти и купить копии киноматериалов? Словом, забот тысячи, и Тимофей спал по три-четыре часа в сутки. Ел где придется, дома почти не бывал, а когда приходил, наваливал коту полную миску сухого корма, наливал в другую миску воды, вычищал кювету, быстро что-то съедал и валился на тахту, иногда даже не раздеваясь.
В тот год конец мая в Петербурге был жарким и сухим. Окна квартиры смотрели на юг, тесное ее пространство прогревалось, будто сауна. Однажды Тимофей заметил, что Кейс перестал его встречать, а его еда и питье не тронуты. Находил он Кейса в темных тайных местах: то под тахтой, то под шкафом. Кот был вялым, печальным и глядел в глаза как-то виновато. Потом стало заметно, что живот его раздулся. По-солдатски коротко стриженый могучий ветеринар сказал: почки. В почках и уретре – камни и песок. Моча не изливается. Рыжие больше, чем другие, подвержены этой смертельной хвори. Операция вряд ли поможет, помрет ваш кот. И кот умер. Однажды Тимофей нашел лежащее посреди комнаты на боку, ставшее вдруг плоским, бездыханное, жалкое тельце и заорал в голос. Душная квартира была горяча и пуста. Слезы сами собой лились из глаз. Уложил кошачье тело в обувную коробку. А дальше? В помойный бак? Невозможно. Тело друга. Закопать на кладбище, где хоронят людей? Машина не заводилась. Вернулся домой, нашел в Интернете контору, которая занимается захоронением домашних животных.
