– Моя дочь.

– О-о! Итс соу кьют! – Алекс сделала стандартное американское киноумиление.

Хотелось побыть в тишине, понять, что же дальше. Это была точка, когда можно было забыть, вычеркнуть прошлую ночь из своей биографии. Меня мутило, я не могла есть и пребывала в каком-то горячечном мороке. Моя жизнь была пуста, в ней не было места ничему, кроме воли. Не было места даже мне самой. Теперь, когда я появилась в своей собственной жизни, я не знала куда себя деть.

Мне надо было к дочери.

Все замерло, как только мы простились с Алекс после работы.

Через час я уже скучала по ней. Ее не хватало так, будто она стала частью меня, и без нее я становилась инвалидом.

Перед сном, когда моя тоска посинела, она позвонила.

– А ты знаешь, что ученые доказали, что человек путешествует по шкале сексуальности?

– Знаю.

– Каждый двигается, выбирая то место, где ему хорошо в данный момент.

– Знаю.

– Но не все выходят из шкафа.

– Что?

– Делают coming out of the closet.

– Ах да, я слышала об этом.

– Так говорят, когда человек решает публично объявить о своей ориентации.

– А вот зачем заявлять публично?

– Ну… Чтобы быть честным.

– Но ведь это все усложняет.

– Это у вас в России все усложняет. У нас считается, что открытость не усложняет. Усложняет, если человек скрывает что-то о себе.

– Ну, знаешь, пока никто ничего не знает, все спокойны. Никто не тычет пальцем.

– Вот! В развитом обществе есть прайвиси, личная территория, куда не тычут пальцем.

– Извини, но если территория личная, то зачем выходить из шкафа?

– Я не знаю, как тебе объяснить.

– Я понимаю, просто шучу. Скучаю по тебе. Но мы ведь не будем выходить из шкафа? В шкафу так уютно, темно, старые шляпы…

Я благословляла свое тело за то, что оно помогло мне вырваться на свободу, избавиться от тонны всевозможных переживаний, беспокойств, чувства вины, чувства ответственности. Теперь ничто, даже увольнение, не помешает мне наслаждаться каждым мгновением. На очередном производственном совещании словно сквозь пелену до меня долетели слова о том, что я проявила трудовой энтузиазм. Скажите пожалуйста! Спасибо, что заметили. Теперь, когда всех уволили, обнаружилось, что работать-то, собственно, некому. И мне предложили место в Департаменте производства. И даже немного повысили оклад. Меня поздравляли. А я никак не могла собраться с мыслями, чтобы все обдумать. Я буду работать за троих, но зато смогу снять квартиру для нас с Машкой.

Мы тонули в работе, рабочего дня не хватало, но теперь все это было весело.

Когда мы уставали в нашей серой башне, я отправляла эсэмэску: «I’m in the closet», и мы по-шпионски прятались в кабинке с буквой «Ж» этажом ниже.

Я любила этот пыльный этаж. Там были свалены ряды кресел, демонтированные из актового зала. Мы валялись в полумраке на выцветшей шерсти цвета запекшейся крови и становились невидимками.

Алекс считала, что для отвода глаз нам нужна легенда. Она кокетничала с продюсером, и вскоре многие стали думать, что она его любовница. Несмотря на налет англосаксонской независимости, она очень гордилась этой трепетно созданной иллюзией. Я ничего не имела против, потому что, с точки зрения нашего коллектива, быть пассией продюсера гораздо лучше, чем отклоняться от так называемой сексуальной нормы.

Услышав, что я ищу квартиру, Алекс выкатила на меня свои глаза-телескопы.

– Ты крейзи??? Вы должны переехать ко мне!

Ни один мужчина не предлагал мне ничего подобного. Курьезно, что это предложила женщина.

– Я снимаю у дальней родственницы мамы, очень дешево! Но этот апартамент слишком большой для меня!

Я не знала, как воспримет переезд Машка. Алекс стала уверять меня, что дети ее обожают, думают, что она эльф. Я решила познакомить Машку с Алекс, посмотреть, смогут ли они подружиться.

Машка любила парк на склоне у реки, где каждую зиму мы катались на санках. Оттуда оставалось перейти мост – и вот мы уже на набережной, недалеко от дома Алекс.

С погодой повезло, снег отлично скатывался в снежки и залетал за шиворот. Мы носились среди кружевных кустов и вязаных черно-белой нитью деревьев визжа, как ненормальные. Я волновалась, что дочь будет ревновать меня к подруге, с которой я провожу так много времени, но Машка мгновенно очаровалась Алекс, будто та действительно была феей. Их дружба мгновенно вспыхнула на почве любви к сладкой вате, которую они купили и съели, проигнорировав мои подшучивания о стоматологе. Алекс в первые же полчаса уговорила дочь начать исправлять прикус, чего я безрезультатно добивалась два года.

Жирные белки скакали в ветвях. Хаски, терьеры и таксы радостно провожали их очумевшими от стерильного воздуха взглядами. Чинные жители района выводили сюда питомцев. Кое-где были таблички о запрете на выгул собак. Молодая парочка с питбулем и пуделем влюбленно прогуливалась, держа в руках пакетики с собачьим дерьмом.

Снеговики улыбались нам черными веточками. Машка молотила по ним кулаками. Промокшие, но счастливые мы отправились к Алекс.

Заказали пиццу и уютно расположились на диване смотреть «Симпсонов». Я позвонила родителям. Трубку сняла мама.

– Мам, это я.

– Отец, дочь звонит!

Когда я на проводе, мама всегда думает, что я хочу говорить с отцом. Если подходит отец, он думает, что я хочу говорить с матерью.

– Мам, подожди, я коротко! Мы устали, зашли к подруге, останемся здесь ночевать.

– А что ты звонишь? Мы уже спать ложимся!

Я выдохнула с облегчением, как в детстве, когда разрешали остаться в гостях.

Предполагая, что Машка устанет и, возможно, мы заночуем у Алекс, я захватила учебники и тетрадки на понедельник. Дочь удивилась и обрадовалась одновременно. Никаких вопросов, почему я сплю с Алекс в одной кровати, не последовало.

Утром мы проводили Машку в гимназию, погуляли, стараясь растянуть закончившиеся выходные. И взволнованные неожиданно наступившим семейным счастьем, объелись кексами в кафе. К часу дня уик-энд, как ни крути, закончился, и мы нехотя поплелись вычитывать бесконечные сценарии шоу, лежавшие стопками повсюду.

Я помогала Алекс заучивать текст, объясняла игру русских слов. Перед съемками она психовала, говорила, что все вокруг страшные уроды. Я украдкой дотрагивалась до нее, гладила. Она успокаивалась, говорила, что должна вести себя как хозяйка гостеприимного дома, где каждый урод почувствует любовь. Ей самой становилось смешно от своих слов.

– Все от меня чего-то хотят, все чем-то недовольны… Я не знаю, как им объяснить…

– Есть несколько фраз, которые ничего не значат, их говорят, когда нет аргументов, но они работают: «Я вас умоляю!», «Не смешите меня!», «О чем вы говорите!», «Вы шутите?», «Это просто смешно!».

Она с успехом применяла эти фразы, иногда совершенно невпопад.

Алекс не была актрисой, вернее, не была профессиональной актрисой, она была самородком. На репетициях она не успевала читать строку телесуфлера, микрофончик в ухе ее раздражал и сбивал. Посовещавшись со своим австралийским мужем по скайпу, она настояла завести огромные картонные плакаты – шпаргалки, которые ей будут показывать во время подготовки и съемок. Подозреваю, что такие использовали на заре телевидения. Специальный человек в зале поднимал высоко над головой то один, то другой транспарант. Алекс настаивала, что шоу – это живая и тонкая штука, требующая импровизации, а суфлер этому мешает. «Не замечали, чтобы Алекс импровизировала», – ворчали коллеги, но спорить с ней не решались.

В отличие от профессиональных ведущих, Алекс не искала, как обыграть ту или иную фразу, просто и без затей представляла участников и сразу переходила к рекламе спонсоров, постоянно сокращая текст на плакатах. Она обзавелась толстым черным маркером и, закуривая в перерыве, безжалостно вычеркивала слова и целые фразы из своего текста в сценарии шоу. Я волновалась, что ее заменят, но ей непостижимым образом все сходило с рук. Убеждать ее бережнее обращаться с текстом было бессмысленно, она все равно не справилась бы с большим объемом слов. Она брала харизмой.