Два военных полицейских отдали честь у въезда в киббуц, и машины последовали к постройке, где должны были проходить переговоры. На первый взгляд в киббуце все шло своим чередом, но опытный глаз замечал в каждом окне и за каждым кустом головы.

Во дворе киббуца делегацию встретил генерал Игал Аллон и офицеры штаба. Из соображений безопасности я представил Аллона как Иешаяху Бергштейна[30]. Тот, кто читал мемуары Сейида Таха Бея, несомненно наткнулся там на это странное имя.

После обычных приветствий и рукопожатий все сели. Во главе стола сидел Игал Аллон, напротив — египетский командир, по обе стороны от них — офицеры штаба. Из наших присутствовали: Ицхак Рабин, Бени Эден, Амос Хорев, Зрубавел Арбель, Ханан Деше, Натан Шахам и я.

Игал Аллон предполагал по крайней мере часть переговоров с египетским командиром вести с глазу на глаз, без свидетелей. Но вскоре выяснилось, что египтянин настаивает на проведении встречи в присутствии офицеров. По-видимому, он опасался, что его заподозрят в сговоре с противником. Игал, стремясь снять напряжение, начал беседу с приветствия по-арабски, но к нашему удивлению египетский командир просил перейти на английский. Игал тогда не владел английским, и ему понадобился переводчик. Эта роль была предложена мне, что было далеко не легко, так как в такой беседе большое значение имеют намеки и нюансы, они в немалой степени влияют на атмосферу переговоров. Игал крайне сожалел, что не мог говорить с египетским командиром без посредника. Несомненно, разговор по-арабски способствовал бы достижению большего взаимопонимания. Возможно, что и результаты были бы более плодотворными.

Позднее, когда у меня возникли дружеские связи с египетскими офицерами, я узнал, что они принадлежали к высшему социальному классу и видели в арабском, языке масс, нечто вроде умаления собственного достоинства. После общих фраз начались переговоры, содержание которых я записал для себя сразу же после встречи.

Генерал Аллон: «Полковник, с вашего разрешения я изложу свою точку зрения относительно боеспособности ваших отважных солдат. Чтобы занять крепость Ирак-Сувейдан и часть котла Фалуджа, нам пришлось как следует потрудиться, правда, у нас не было больших потерь».

Полковник Таха Бей: «Спасибо, господин. Я должен отметить, что ваши солдаты-герои творят чудеса. Они поставили меня в довольно трудное положение».

Генерал Аллон: «Разве это не трагично, когда две стороны, которым в сущности не из-за чего враждовать, безжалостно уничтожают друг друга?»

Полковник Таха Бей: «Это действительно трагично. Однако так устроен мир. Таков рок, господин, и от этого не уйти».

Генерал Аллон: «Я полагаю, вы заметили, что войну нам навязали. Ведь военные действия ведутся в нашей стране, а не в Египте. Я думаю, что исход битвы уже решен в нашу пользу, так что лучше как можно скорее положить конец войне».

Полковник Таха Бей: «Совершенно верно, но у меня как офицера нет иной возможности, как выполнять распоряжения моего правительства».

Генерал Аллон: «Обратите внимание на следующее. В то время как большая часть вашей армии ведет безнадежную войну в Палестине, английская армия, от которой мы недавно избавились, управляет Египтом. Не стали ли вы жертвой империалистов, преследующих собственные цели при поддержке их приспешников в Египте?»

Полковник Таха Бей с волнением: «Вы совершили чудо, вы изгнали англичан, подождите немного — их не будет и в Египте!»

Генерал Аллон: «Но как вы их выгоните, если вся ваша армия застряла здесь? Не стоит ли вам вернуться в Египет и заняться собственными делами, а не торчать в чужой стране?»

По выражению лица Гамаля Абдель Насера, внимательно следившего за беседой, можно было судить, хотя он сам этого не замечал, о его реакции на происходящее. Заметно было, что египетский командир, прижатый к стенке, раздумывал, как выпутаться из затруднительного положения. Однако Таха Бею ничего не оставалось, как произнести: «Пока мое правительство приказывает мне воевать здесь, я буду воевать. Когда мне будет приказано заключить мир, я заключу мир. Когда мне прикажут вернуться в Египет и воевать против англичан, я и это выполню с честью».

Генерал Аллон: «Я высоко ценю ваше чувство субординации, полковник, таким должен быть солдат. Я тоже не колеблясь подчиняюсь своему правительству. Но тем не менее я считаю, что вам следует довести до сведения вашего командира ваше личное мнение или доказать, что война, которую вы ведете обречена на провал. Я не скрываю от моего правительства свои мысли и опасения. Это не идет вразрез с дисциплиной. Лишь при таком сотрудничестве достигается подлинное единство политики и военной стратегии».

Полковник Сейид Таха Бей: «Несомненно. Положение на фронте и в Египте известно правительству и я уверен, что будет сделано все, что необходимо».

Генерал Аллон: «Именно это подтверждает ваше нападение на Эрец-Исраэль, посмотрите, как ошиблись ваши руководители. Если бы не вмешательство ООН египетская армия давно была бы разбита, в том числе и вверенные вам силы, достойные похвал за их смелость. Вы должны понять, полковник, что исход событий решен. Ваш гарнизон в окружении, из которого ему не выбраться. Мой долг — не останавливаться ни перед чем, чтобы уничтожить ваши силы. К чему это упорство отчаявшихся? Оставшуюся часть котла постигнет та же участь, что и ту, которая перешла к нам позавчера».

Ас-Сейид Таха Бей помолчал, затем ответил: «Вы правы, но пока у меня есть солдаты и боеприпасы нет оснований прекращать воевать».

Генерал Аллон понимал, что перед ним стойкий солдат, но он снова прибег к дипломатии и сказал: «Я высоко ценю вашу твердость, полковник, но разве вы не считаете, что человеческая жизнь дорога и что нелогично приносить в жертву солдат в войне против народа, который в сущности не считает себя вашим врагом. Я не предлагаю вам унизительную капитуляцию, я предлагаю капитулировать без ущемления воинской чести с правом немедленно вернуться на родину, подумайте об этом. Кончим воевать и сбережем жизни наших солдат. Я не имею права прекратить бой, пока на моей земле стоит чужая армия. Но вы ведете войну не на своей земле. По-моему, я прав».

Установилось тяжелое молчание. Египетский командир, казалось, затруднялся принять решение. Он понимал, что ему не на что надеяться. В душе он, по-видимому, соглашался с генералом Аллоном. Мы все пристально следили за Таха Бейем и его офицерами. Кто знает, что творилось у них в душе!

Египетский командир взглянул на Игала Аллона и взволнованно произнес: «Господин, несомненно ваше положение лучше моего. Подготовка операции и мужество ваших солдат достойны восхищения. Вы прорвались через наши наиболее укрепленные линии и посрамили непобедимую египетскую армию. Я не считаю, что при теперешнем положении я смогу изменить соотношение сил и спасти положение нашего фронта. Но я в состоянии спасти одно — честь египетской армии. Поэтому я буду бороться до последней капли крови, если правительство не распорядится иначе.

Генерал Аллон: «Как солдат я вас хорошо понимаю. Но вы должны знать, что в создавшихся условиях именно командиру этого сектора следует принять ответственное решение, как это сделал, например, Фон Паулюс в Сталинграде. Поверьте мне, полковник, ваше правительство недостойно того, чтобы давать приказы такому отважному офицеру, как вы. Подумайте о своих солдатах и о Египте и сложите оружие».

На этот раз египетский командир поспешил ответить: «Нет, господин, нет другого пути кроме боя. Я буду удовлетворен тем, что спасу честь египетской армии».

Генерал Аллон ответил, улыбаясь: «Смею ли я просить вас поставить в известность ваше правительство или вашего командира о подлинном положении вещей и просить санкций на капитуляцию?»

Ас-Сейид Таха Бей ответил: «Я отправлю им донесение о нашей беседе».

Напряженность спала. Игал обратился по-арабски к сидящим и предложил закусить. Завязалась непринужденная беседа. Вдруг Абдель Насер обратился к своему командиру: «Смогу ли я задать вопрос израильскому командиру?» Полковник Таха Бей посмотрел на удивленного генерала Аллона, который ответил: «Пожалуйста, спрашивайте. Если ваш вопрос не касается военных тайн, я отвечу».