Из сведений, которые удалось получить от очевидцев, выяснилось, что публичная казнь состоялась 22 августа 1948 года в час дня в одном из пригородов Газы. Взвод из двенадцати египетских солдат нацелил винтовки на приговоренных. Они стояли спокойно с открытыми глазами. Смерть наступила мгновенно. Их тела закопали тут же на месте.

Спустя год, когда я представлял Израиль в израильско-египетской комиссии по переговорам о прекращении огня, я несколько раз обращался к главе египетской делегации подполковнику Махмуду Риаду и просил его разрешить выдать нам останки Давида Мизрахи и Эзры Хорина. Однако он каждый раз уклонялся от прямого ответа, утверждая, что это связано с трудностями, поскольку в то время шли бои и невозможно установить место захоронения.

Лейтенант Давид Мизрахи, уроженец Иерусалима, проживавший в Реховоте, был одним из ветеранов подразделения псевдоарабов. Он был принят в подразделение в 1943 году, и командиры опасались отрицательных последствий из-за того, что у него не было образования. Но благодаря прилежанию и умению совмещать тренировки с общеобразовательными занятиями он стал одним из лучших бойцов. Давид Мизрахи был женат, у него была дочь.

Лейтенант Эзра Хорин — член киббуца Афиким, был принят в подразделение в 1945 году. Несмотря на замкнутость и сосредоточенность на самом себе, его любили товарищи. Он отличался серьезным отношением и преданностью к делу. Он часто просил товарищей подвергать его испытаниям, чтобы суметь выстоять перед пытками, если попадет в руки врага.

Пусть эта книга увековечит память этих шести бойцов, героически служивших своей родине, обрекая себя на одиночество и изоляцию во имя преданности своему делу. Гордые и безвестные, они взошли на эшафот и даже неизвестно, где их могилы. До сих пор законы конспирации не позволяли предать гласности их имена.

В 1943 году, в разгар 2-й мировой войны, националисты Сирии и Ливана стали требовать от «Свободной Франции» гарантий предоставления им обещанной независимости. Они опасались, что после победы над Германией Франция не станет торопиться с выполнением своих обещаний. В 1945 году, когда кончилась война, англичане довольно быстро передали управление в руки сирийских и ливанских властей, а Франция все еще удерживала за собой командование армиями Сирии и Ливана. Отношения между этими странами и Францией обострились. Несомненно, позиция английского представителя в странах Леванта генерала Спирса поощряла арабских националистов, начавших вооруженную борьбу против французских властей. В ответ французы ускорили темпы доставки подкрепления и начали кампанию карательных операций, которая достигла апогея в мае 1945 года, когда французская армия под прикрытием артиллерии и авиации оккупировала Дамаск, предварительно разрушив много общественных зданий, в том числе и здание парламента. Руководство Сирии и Ливана решило принять французский ультиматум. Но тут события приняли неожиданный оборот. Английская бронетанковая колонна вступила в Дамаск, чтобы предъявить ультиматум французам, которые оказались вынужденными вывести свои войска из города и временно передать управление англичанам. Таким образом фактически был аннулирован мандат Франции на Сирию и Ливан, действовавший в течение двадцати пяти лет. Французы хотели отомстить англичанам — в один прекрасный день иерусалимский муфтий хадж Амин аль Хусейни, находившийся в тюрьме во Франции как военный преступник, «бежал» и прибыл в Египет.

Сведения, доходившие от работавших в Сирии и Ливане на нелегальную алию, возбуждали опасения относительно возможной кровавой расправы над евреями, открыто радовавшимися победе союзников во 2-й мировой войне. Возвращения муфтия на Ближний Восток усилило подстрекательства арабских националистов против евреев.

Первого мая 1945 года меня вызвал к себе Шаул Авигур, возглавлявший Мосад ле-Алия Бет (нелегальной алии). На меня была возложена новая обязанность — организация групп самообороны, которые могли бы в случае необходимости преградить путь погромщикам в еврейских кварталах. Мне было сказано, что уже несколько месяцев в Сирии и Ливане находится палмаховец Сасон Новик из поселения Мицпе в Нижней Галилее, который передаст мне задание.

Снова я взял свой походный рюкзак и в одну из майских ночей пересек границу вблизи Ханиты. На следующий день я был в Бейруте, который успел хорошо изучить во время пребывания там в 1941 — 43 годах. Я встретился с Сасоном, а он связал меня с руководителями еврейской молодежи в Ливане. Для знакомства со мной были приглашены наши люди из Дамаска; Сасон вынужден был срочно вернуться в Эрец-Исраэль. Из беседы с ним я понял, что в изменение первоначального замысла моя роль не должна ограничиваться ролью инструкторов из местных евреев. Мы передали Игалу Аллону, который был ответственным за организацию работ в арабских странах, наше предложение относительно создания в Эрец-Исраэль лагеря для подготовки еврейской молодежи из Сирии и Ливана. Как только предложение было одобрено, я набрал группу парней и мы отправились нелегальным путем в Эрец-Исраэль.

В этот же период представители Мосада ле-Алия Бет, находившиеся в Сирии и Ливане, поддерживали тесные связи с офицерами пограничной охраны в районе Мардж-Аюна, к северу от Метуллы. Я отправился первым в машине сопровождавшего меня ливанского офицера пограничной охраны. За нами на расстоянии двух километров следовал автобус с двадцатью молодыми людьми. К 12 часам ночи мы подъехали к Тель эль-Нахас, пограничному пункту к северу от Метуллы. Нас ожидал неприятный сюрприз: мы наткнулись на контрольную преграду. Командующий ливанскими пограничными частями решил устроить проверку без предупреждения именно здесь и именно в ночь с субботы на воскресенье. Мой мозг лихорадочно заработал, и я решил принести себя в жертву, чтобы открыть путь для автобуса и дать ему возможность попасть в Эрец-Исраэль. Я попросил офицера, сопровождавшего меня, сказать на контрольном пункте, что я бродяга и он подобрал меня недалеко отсюда и спешит доставить на пограничный пункт в Тель эль-Нахас. Командир контроля поехал с нами, а автобус, как я и предполагал, беспрепятственно доехал до границы близ киббуца Мисгав-Ам. Пассажиры автобуса и не предполагали, какой они подвергались опасности. Прибыв в условленное место, они отправились к границе. Там ожидала группа Палмаха и доставила их в тренировочный лагерь.

Меня допрашивали всю ночь. На следующее утро меня перевели в тюрьму, находившуюся в древней крепости в Мардж-Аюне, и заперли в подземной камере, к которой вели сорок ступенек. Хотя у меня уже был опыт сидения в тюрьмах, я содрогнулся при виде этой камеры. Свет никогда не проникал туда. При керосиновой лампе я сначала не мог ничего разглядеть. Вонь стояла невероятная. Только после того, как я немного пришел в себя и глаза привыкли к темноте, я смог приступить к осмотру окружающего.

Величина камеры была три метра на четыре, что было рассчитано на двух-трех человек. Треть пространства была отведена параше — гнусному ведру для отправления нужды, которое опорожняли раз в сутки. В оставшейся части камеры расположились одиннадцать человек: кто валялся на полу, кто сидел, подтянув колени. Я не знал, где найти место, но было ясно, что как новичку мне достанется место вблизи ведра. Я боялся, что долго не утерплю. К великому счастью, вероятно благодаря моей «интеллигентской» одежде, ко мне на помощь поспешил заключенный-ветеран, который отрекомендовался старостой. Он освободил для меня место рядом с собой, как будто желая меня опекать. Несколько часов я просидел, потрясенный положением, в котором оказался, и лишь изредка отвечал на вопросы. Мои новые друзья все время пытались «утешить» меня и говорили, что мне вынесут строгий приговор. Мое угнетенное состояние было небезосновательно. Тот, кто сидел в тюрьмах Сирии и Ливана, знал, что подвал крепости в Мардж-Аюне — самая страшная из них. Заключенных там больше месяца не держали. Однажды иракского еврея, арестованного при переходе границы между Ливаном и Эрец-Исраэль, приговорили к двум месяцам заключения в этой тюрьме; он не вынес этого и умер.