– Разозлил меня вчера мой напарник Юра. Он живёт дальше, чем я, и мы договорились, что он по пути на работу зайдёт за мной. Жду его, жду – нет его. Я уже, грешным делом, испугался: не случилась ли беда с ним? Прибежал к нему, а он в нижней рубашке, не заправленной в брюки, словно привидение, стоит посреди своего замусоренного двора и ругается, на чём свет стоит. Оказалось, он спрятал в доме деньги и не может их найти. Я ему ещё раньше вдалбливал: «От кого прячешь свою пенсию, жадина? Ты живёшь один. Только в пятницу ходили с тобой на кладбище, на могилу твоей жены. Хорошая была женщина, царствие ей небесное».
Старик Юра сидел рядом и блаженно улыбался. На его лице читались любовь и уважение к другу. А друг продолжал рассказывать:
– На столе у него стояла бутылка с самогоном. Мы с ним тяпнули по стаканчику и ищем. Опять выпили и ищем. И ещё выпили. Наконец между наволочкой и подушкой мы нашли и его паспорт, и злополучные гроши. Смотрим на будильник – одиннадцать часов, значит, солнце подбирается к зениту. Кто же косит в самое пекло? Наша работа – убирать сорную траву на току. Юра на радостях сбегал ещё за одной бутылкой. Мы в тенёчке помаленьку пили и вспоминали нашу прежнюю жизнь. Сегодня, с 5 утра мы уже скосили много сорной травы – вот сидим, отдыхаем.
На своих «Жигулях» подъехал к правлению колхоза парторг Василий Иванович, выбрался из машины, приблизился к Ситникову, поздоровался, присел рядом и принялся возмущаться:
– Интересная у нас сегодня жизнь! Уж больно интересная! Работал на нашей молочно-товарной ферме один малограмотный мужик и пил запоем. Мы его и ругали, и убеждали, и премии лишали за пьянство и халатное отношение к работе. А он всё пьёт и пьёт. В итоге выгнали его из колхоза. И что же вы думаете? Так он, шельма, в город подался, квартиру там купил, семью перевёз, устроился на стройку трактористом, теперь ни капли в рот не берёт спиртного. Вчера приехал, чистенький, ухоженный, побритый и свой дом, в котором когда-то жили его предки, продал очень дёшево на дрова. Сегодня спозаранку его крепкую избу четверо мужиков разбирали и укладывали на две большие грузовые машины. У меня сердце кровью обливается, когда разоряется крестьянская усадьба…
На крыльце правления появилась высокая, полная, курносая секретарь и, посмотрев на людей, громко объявила:
– Все работники приглашаются в зал заседания, на утреннюю планёрку.
Зал заседания представлял собой узкую комнату, уставленную старыми стульями и скамейками. Перед ними располагался подиум, на котором находился покрытый красной скатертью стол. За столом важно восседали бригадир механизаторов, бодрый мужчина лет пятидесяти, и Гребешкова, завхоз интерната, с сегодняшнего дня временно назначенная заведующей током.
Зал наполнился людьми, и наступила тишина. Тамара Петровна по листку читала фамилии и сообщила, кто что будет делать на складах и на площадке. Владимир Леонидович был направлен на механическую погрузку зерна. Бригадир распределил работников на строительные и ремонтные работы. Совещание быстро окончилось, все разом встали и отправились на свои рабочие места.
Зерноток занимал большую территорию, обнесённую высоким забором. Там находились несколько складов, крытые весы для взвешивания больших грузовых автомобилей, бетонированные площадки для первоначальной выгрузки зерна, высокое сооружение – комплексная зерносушилка. Рядом с открытой площадкой находилась небольшая автомобильная будка, в которой хранились лопаты, веники, мётлы и имелись лавочки для отдыха рабочих. Выдавала инструмент Тамара Петровна. Она через дверной проём подала Ситникову совковую лопату. Полоска солнечного света от щели между дверью и будкой легла наискось на её лицо, на косой глаз, из-за этого выражение её лица сделалось чудовищно злобным. Тамара Петровна по-змеиному прошептала: «Ага! Сегодня я начальник и от души покатаюсь на твоём горбу». Директор не обратил внимания на её реплику, спокойно взял лопату и пошёл к людям, стоявшим на углу бетонной площадки, залитой солнечными лучами. Завуч Валентина Михайловна, привыкшая к колхозным работам, распределила людей: одни сметали в кучи мусор, другие выдирали росшую из трещин сорную траву, третьи грузили мусор на носилки, а четвертые относили мусор за крайний амбар.
День был не очень жарким, так как вчера прошли два коротких, но сильных дождя.
Со следующих суток комбайны работали на полях до позднего вечера. На току потребовались рабочие во вторую смену. Ситников согласился на работу с 5 вечера до 12 ночи. Он с интересом наблюдал летние вечерние сумерки, алые зори. В 10 начинало темнеть. На столбах включали фонари, и на площадке становилось светло. За забором в плотной темноте виднелся лишь свет от окон ближайших домов да издали приближались конусы света, которыми грузовики, привозившие с полей зерно, освещали дорогу.
В ту смену Владимир Леонидович работал с напарником, пятидесятилетним, начинающим седеть, колхозником Николаем Петровичем. Они трудились без лишних слов. Если выпадали свободные минуты, оба отдыхали, сидя на куче зерна. Подъезжала порожняя машина – вдвоём вставали, включали погрузчик – наклонную транспортёрную ленту, подгребали на неё зерно, оно затем сыпалось в кузов. Кузов наполнялся полностью, они выключали погрузчик. Стемнело, директор и колхозник с удовольствием отдыхали, лёжа на спине на гурте зерна, и смотрели на звёздное тёмное небо. Николай Петрович спросил у директора:
– Вам понравилось у нас?
– Конечно. Свежий воздух. Тишина. Самое главное, люди уравновешенные, доброжелательные, не то, что в городе. Жизнь спокойная, без скандалов.
– Ха-ха-ха! – разразился смехом колхозник. – Это только кажется, что жизнь в деревне протекает спокойно. На самом деле, жизнь бурлит, словно сталь в мартеновской печке. Взять хотя бы самый последний скандал. Бывший председатель нашего колхоза Павел Егорович Александров, давно ушедший на пенсию, каким-то образом узнал о крупном хищении зерна. И вот, как будто со скуки, просидел целый день около весов, сосчитал, сколько машин отправили на элеватор. На следующий день прибыл на элеватор и попросил девушку, сидевшую в будке на проходной, посмотреть по книге регистрации, сколько вчера машин колхоза «Ударник» разгрузились. Она поводила ручкой по страницам журнала и вскоре назвала цифру. Пенсионер попросил ещё раз, более внимательно пересчитать. Результат оказался тем же: из Оглоблино выехало на четыре машины больше, чем прибыло на элеватор. Павел Егорович убедился: четыре машины пшеницы украдены. Он написал заявление в обком партии об этом воровстве. Спустя две недели его вызвали в партком колхоза, где его ждали парторг и представитель обкома партии. Они поблагодарили пенсионера за заботу о колхозном имуществе и предложили поучаствовать в проверке сообщённых им фактов. Все трое побывали на весовой, изучили записи отгрузки зерна на элеватор, переписали необходимые цифры в свои блокноты, уселись в машине парторга и поехали в Вишнёвку, на элеватор. Люди говорят, Александров был очень удивлён, когда в проходной элеватора ему показали совершенно новый журнал регистрации прибывающих автомобилей, согласно которому число разгрузившихся машин точно совпало с количеством отправленных из колхоза «Ударник». Вечером того же дня в колхозе организовали срочное открытое партийное собрание и Александрова обвинили в клевете; припомнили, будто он при разрушении церкви взял для своего дома половые доски, и исключили его из партии, причём все коммунисты, присутствовавшие на том позорном собрании, проголосовали за это. Хотя все знают, что Александров – честнейший человек: его изба ничем не отличается от изб рядовых колхозников. Он был организатором нашего колхоза, как говорится, с нуля и сделал наше хозяйство самым лучшим в районе. Друзья советовали ему написать жалобу в ЦК. Он упорно стоит на своём: дело чести коммунистов колхоза, всей партии – отменить решение того собрания, организованного ворами, и восстановить его, Павла Егоровича, в рядах КПСС. Вот такие у нас дела. Скоро узнаете ещё и о других скандалах. А вы-то думали, что в деревнях жизнь спокойная, как вода в болоте! В жизни всегда много противоречий, – подытожил свой рассказ колхозник.
