Случится сегодня.

Комната всё такая же пыльная, с тяжёлым запахом старой книжной бумаги и изношенной кожи переплётов. Но она пуста, и это не приближает Луи к цели.

Он выдыхает сквозь зубы, только сейчас понимая, что задержал дыхание, открывая именно эту дверь. Старое кресло скрипит, когда он в задумчивости садится на подлокотник, как любил это делать в девятнадцать.

Виски ломит от напряжения, и в задней части головы рождаются зачатки мигрени. Думать нужно быстро, ночь продолжается, комета уже в поле Земли, и дверь времени должна открыться.

Но не открывается.

Тьма за окном сгущается, но её непроницаемое полотно вдруг разрывает блик. Ещё один. Луи поднимается на ноги, подходит к окну.

Улица пуста и безлюдна, и ни в одном из соседних домов нет света, хотя нежилой только дом Томлинсонов. Собираясь проверить собственную, внезапно родившуюся в голове теорию, Луи спускается на первый этаж и выходит из дома.

Тьма колет кончики пальцев, будто зовёт, и Луи направляется туда, где, ему кажется, тени под деревьями стали непроницаемыми, словно плотные листы.

Будто в воду, он входит в темноту, и она плещется вокруг, непрозрачная и загадочная. Часть ночи, принадлежащая ей, остаётся позади, и каждый шаг приближает Луи к другой ночи, существующей в далёком прошлом.

Нога ступает на разогретый дневным солнцем асфальт, медленно остывающий в темноте. И Луи чувствует, что эта тьма другая. Он вновь оказывается напротив своего дома: трава аккуратно подстрижена, а из почтового ящика торчит белый край письма. Наверху, в окне маминой библиотеки, мерцает свет свечи. Это и есть блики, что Луи видел.

Та же гостиная, та же лестница. Луи проделывает путь наверх, чутко прислушиваясь, и слышит чужое дыхание, равномерное и уверенное. Через секунды оно прервётся на мгновение, а потом превратится в хриплые крики до конца ночи.

Дверь слишком тяжёлая, и Луи толкает с силой, чтобы она открылась нараспашку, так, как он помнит. И, когда деревянная ручка ударяется о стену, а громкий звук пугает мальчика, читающего на полу книгу при тусклом свете свечи, Луи чувствует, как триггер внутри него переключается.

Мальчишка вздрагивает, поднимает голову, и Луи смотрит в эти лучистые яркие глаза. Смотрит в свои глаза.

Воспоминания вереницей проносятся в голове, оживают, подпитанные эмоциями на юношеском лице. Луи помнит, как смотрел на чудовище в дверях: глаза, горящие адским пламенем, и пальцы, вцепившиеся в дверной косяк и походящие на паучьи лапы.

Сейчас чудовище он, и время действовать пришло.

Лёгкий шаг внутрь, и юный Луи подскакивает с пола, мгновенно оказываясь на ногах, но сила удара отбрасывает его к стене. Предплечьем Томлинсон давит на горло, как привык, и парень в его руках задыхается, а в глазах непонимание.

Но Луи нужна ясность. Мальчишка должен понять.

— Что ты делаешь? — хрипит он сквозь давление на горло, и Луи чувствует, как сокращаются мышцы его шеи под рукой. — Кто ты?

Медленно, стараясь не напугать, Луи убирает руку, и тонкие пальцы тут же оказываются на повреждённой коже. Мальчик трёт кадык, внимательно глядя перед собой, пытаясь различить в танцующих отсветах огня цвет глаз незнакомца. Черты лица кажутся ему знакомыми, и страх постепенно отступает. Кожа Луи покрывается мурашками, когда тонкие дрожащие пальцы покидают место на шее и тянутся к его заросшему щетиной лицу.

Но в дюймах от кожи юный Луи испуганно отдёргивает руку. Томлинсон ловит его пальцы и целует, почти насмешливо.

В голубых глазах напротив вновь закручивается воронка беспокойства, Луи помнит. Она на вкус, как пепел сгоревших надежд. Внутри его собственного сердца ещё живёт тот страх, которым он наградил себя много лет назад. Наградит сейчас.

— Больно не будет, — шепчет он тихо, потому что боится, что голос может предать, дрогнуть, выдавая трепещущую внутри неуверенность.

Глаза распахиваются в ужасе, и на дрожащих ресницах играют блики свечей. Эта фраза, произнесённая на границе слышимости, бьёт по нервным окончаниям, сводя с ума. Даже спустя много лет Луи боится этой фразы сильнее, чем угроз. Каждый раз, когда близкие говорят её, не важно о чём, потом становится нестерпимо больно.

— Не надо, — шепчет он сухими губами, и Луи помнит, как пересохло в горле от колющего между рёбер испуга. Ладонью он скользит по нежной щеке, по тонкой шее, чтобы остановиться на плечах, надавить большими пальцами в ямки на ключицах, причиняя боль. И голос становится громче, шёпот преображается в крик. — Не надо!

— Ты должен понять кое-что, — колени мальчишки подгибаются, и сила Луи давит сверху, ломая сопротивление: он опускается на колени, сползая спиной по стене. — Что-то важное, что изменит твою жизнь. И лишь боль преподаст тебе этот урок.

Он тогда по лицу монстра прочёл, что ожидает его этой ночью, и, вспомнив об этом, Луи пытается вложить в свою ухмылку всю приобретённую за годы разочарования жестокость. Мальчишка сглатывает внезапно выделившуюся слюну и зажмуривается.

Детская уверенность в том, что, если закрыть глаза или спрятаться под одеяло, монстр не тронет. Луи отучит его верить в сказки, разобьёт наивность на осколки.

Забившись в угол, мальчик натягивает рукава своего свитера на пальцы, не отрывает от Луи огромных испуганных глаз, будто олень в свете фар. Томлинсон замирает в шаге от него, возвышаясь тёмным силуэтом, подавляя, но сделать этот последний рывок, дотянуться и сломать не может.

Ему жаль себя. У ребёнка на полу впереди целая жизнь, и, не поступи Луи сейчас, как монстр, может, завтра малыш сдаст последний вступительный экзамен, уедет подальше от этого прогнившего города. Будет видеть солнце чаще, улыбаться не переставая.

Будет счастлив.

Тёмная окружность расширенного в тревоге зрачка умоляет о спасении, и Луи сжимает пальцы, закусывает губы в невероятном напряжении, проматывая все те тёмные ночи, когда он рыдал в подушку от возвращающейся вновь и вновь боли, обещал себе, что когда придёт время, он не поступит так с собой.

А потом он закрывает глаза и видит другой взгляд, полный кристальной зелени и слёз, видит, как кровь толчками вырывается из тела, и его пальцы пытаются зажать рану, пока Гарри, едва шевеля губами, умоляет не бросать его умирать в одиночестве.

Дело уже давно перестало быть только в Луи. Поэтому он делает этот последний шаг, хватает мальчишку за волосы и вздёргивает его голову вверх.

— Почувствуй весь страх и боль, впитай их, — говорит он холодно и стаскивает шапочку Гарри с головы, — а затем отпусти.

Прежде, чем мальчик успевает осознать эти важные слова, Луи отпускает его волосы и бьёт наотмашь, так, что голова отскакивает от стены с глухим звуком удара. Теперь эта неприятная резь в затылке не покинет его до следующего вечера, ослабит и позволит Луи сломить то слабое сопротивление, что тот окажет.

В ту ночь Луи никак не мог понять, каким образом монстру удавалось предугадывать все его действия, и почему ни один из ударов не достиг своей цели. Мужчина будто читал его мысли. Позже, когда тупое обещание «не делать этого» стёрлось из памяти, растворившись в доверчивых глазах Гарри, в его скромных ласках, Луи наконец понял, что он не читал мысли, он просто помнил собственные действия.

Мальчишка метит в челюсть в попытке вырубить, но Луи перехватывает, выкручивает руку за спину и тут же уворачивается от удара ногой в голень.

— Тише, — шепчет Томлинсон, мягко лаская оголившуюся поясницу большим пальцем.

— Убери от меня руки! Убери! — кричит тот, вырываясь, но силы не равны, и мягкой подножкой Луи заваливает его на пол, ловко переворачивая.

Горло содрогается в попытке схватить немного кислорода, и Луи кладёт ладони на кадык, надавливает, а потом и вовсе впивается ногтями, царапая кожу. Никакой импровизации, Луи делает лишь то, что делал с ним монстр. Он помнит каждое движение до мельчайших деталей, каждый оттенок боли, той или иной, которая ломала и калечила, выстраивая заново. Все эти воспоминания хранились им бережно в дальнем, самом тёмном уголке души, вырвавшись на свободу благодаря комете и подаренной ею возможности.