С гадким лязгом наручники смыкаются вокруг запястий, сковывая руки преступника за спиной. Только после этого Луи убирает пистолет в кобуру и застёгивает её. Он выводит преступника из дома, запихивает на заднее сиденье машины и вызывает подкрепление.

Спустя десяток минут ночь вокруг дома разрезают огни машин городских служб: ещё одна патрульная и пара медицинских карет. Вокруг снуют специалисты, в стороне тихо переговариваются соседи, привлечённые шумом. Луи смотрит на распахнутую настежь дверь дома, вдыхая полной грудью осенний воздух. Внутри жжётся неясное волнение, будто что-то надвигается.

— Простите, офицер, — женщина сжимает в руках притихшую девочку. — Я должна сказать вам «спасибо». Вы спасли нас.

Огромные, будто ночное небо без звёзд, её глаза смотрят с восхищением и преданностью. А Луи уносит холодным порывом ветра в прошлое, туда, где такие же бездонные глаза, полные слёз, смотрели ему прямо в душу, пока он держал Гарри за руку, считая драгоценные секунды до прибытия медиков.

Одно из его первых дел. Одно из самых болезненных воспоминаний. Группа послушников какого-то чокнутого культа объявилась в их тихом городе, привлекла к себе много внимания. И лишь из предосторожности и какого-то внутреннего чутья Луи решил проверить склады, за которыми обосновалась секта.

Гарри — единственный, кому удалось выжить тогда. Он был последним из мальчиков, которых безумные фанатики намеревались принести в жертву. Один кинжал был воткнут в его живот, но прежде, чем ему перерезали горло, Луи успел выстрелить. А потом ещё раз. И ещё.

Он разрядил всю обойму, усеяв разрисованный пол трупами убийц. Их кровь смешалась с кровью мёртвых подростков, но на призыв никто так и не явился. В очередной раз Луи убедился, что демоны живут лишь внутри человеческих душ.

Тот день подарил ему Гарри. А ещё это был первый шаг к тому, чтобы перестать ненавидеть себя и задуматься, только задуматься о том, что изменения в его душе, вызванные той роковой ночью, во благо.

Сейчас, спустя годы, за которые он пытался смириться, потом забыть, и всё безуспешно, Луи понимает, что та кошмарная ночь стала решающей в его жизни. Как бы он не ненавидел ту боль и себя, она сделала его таким. Таким он смог спасти Гарри.

Обещание, когда-то данное себе, практически не имеет значения. И, глядя в заплаканные тёмные глаза жертвы, Луи содрогается всем телом и ставит окончательную точку в многолетнем споре с собой.

Он сделает то, что должен сделать.

— Спасибо, — ещё раз произносит женщина, и Луи кивает в ответ. Ни улыбки, ни ободрения.

Они живут в жестоком мире, и её жизнь почти ничего не значит. В следующий раз никого, способного спасти её, не окажется рядом. Выживает сильнейший — Луи давно усвоил этот урок, и, если иногда ему удаётся выиграть для кого-то пару лишних дней в этой серой реальности, он может считать себя счастливчиком. Почти героем.

Это ничего не стоит. Лишь Гарри, тихо всхлипывающий по ночам в его плечо, не позволяет утонуть. Вот к нему Луи и отправляется, выбросив из головы признательность очередной спасённой им души.

ﻩﻩﻩ

Их квартира угловая в доме, полна сумеречных теней даже в полдень, и воздух в ней на вкус, как пепел. Но Луи любит возвращаться туда после дежурства. В основном из-за Гарри.

Дверь скрипит в очередной раз, и Томлинсон, как всегда, напоминает себе смазать петли. Бесполезно. Он забывает об этом секунду спустя, когда из полумрака кухни появляется Гарри, тянет тонкие дрожащие пальцы к нему, чтобы мягко стянуть с плеч кобуру и только после этого поцеловать.

— Как твой день? — шепчет он и трётся нежной кожей щеки о колючую щетину Луи.

Губы мягкие, со вкусом мятной зубной пасты и солёной крови, его мальчик вновь кусал их, терзаемый воспоминаниями.

— Всё было спокойно, — отвечает Луи, обвивая рукой хрупкую талию.

Часы в гостиной бьют полночь, а из тёмной кухни пахнет зелёным чаем. Ощущение дома ложится на плечи, отодвигая тяготы реальности, оставляя их за скрипучей дверью.

Вот только от мыслей не спрятаться даже в этом уютном чувстве безопасности. Безжалостные, они повсюду в голове.

— А на лице кровь, — поджимая пухлые губы, говорит Гарри.

От резкого движения снова начинает кровоточить, и он слизывает каплю языком, морщится от вкуса и прикладывает пальцы.

— Я на минуту.

Высвобождаясь из объятий, он уходит в ванную. Дверь сломана и не закрывается плотно, поэтому шум воды громче, бьёт по голове пульсирующей болью. Луи спешит разуться, чтобы быстрее оказаться в спальне, дальше от громких звуков.

Кровать заправлена идеально, и Луи разрушает это: падает лицом в покрывало, раскинув руки в стороны. От белья пахнет яблоками и затхлостью городской канализации. Мышцы ноют, но это ничто по сравнению с тем, как раскалывается голова. Будто невидимые трещины покрывают череп, начиная с места, которым он бил преступника в лицо.

Что ж, оно того стоило.

— Перевернись, — просит Гарри, и Луи беспрекословно подчиняется.

Дрожащие пальцы касаются его лодыжек, ползут пауками вверх по рабочим штанам до бёдер. Тут Гарри останавливает руки, залезает на кровать, осторожно и пугливо, будто дворовый кот.

— Иди сюда, детка, — манит его Томлинсон.

Ладони вновь приходят в движение, ласкают и гладят, продвигаясь вверх, к груди. Гарри тихо дышит, и Луи кажется, что он слышит урчание внутри этого тощего болезненного тела. Рукой он убирает падающие на лицо кудряшки и заглядывает в потухшие мутные глаза мальчика.

— Ты нужен мне, — шепчет Гарри, трётся о ладонь щекой, а потом вновь совершает этот жест, который за много лет Луи так и не удалось разгадать: он склоняется и целует значок полицейского, прикреплённый к груди. Касается металла губами, со страстью и преданностью.

— Не любовь? — хриплым от клокочущего в усталом теле возбуждения спрашивает Луи.

— Не любовь, — слышит в ответ.

Самостоятельно Гарри стягивает свои серые, такие же бесцветные, как и всё вокруг, боксеры, подхватывает края растянутой футболки. Его тело белое, на вид, как камень, мрамор. Но Луи знает, что под тонкой и нежной, словно бархат, кожей — тонкие сосуды и переплетения вен, по ним струится горячая кровь. Стоит прижать пальцами чуть сильнее, у Гарри всегда остаются синяки.

— Я всё сам сегодня, — произносит Стайлс. Щёки заливает болезненный румянец, и парня лихорадит. Тонкие пальцы рывками расстёгивают молнию на штанах полицейской формы.

Смазка хранится под матрасом, и это глупо, но так практично. И сейчас, когда Гарри, плотно сидя на его бёдрах, обнажённый чуть отклоняется назад, протягивает руку и движением фокусника извлекает её на свет, Луи благодарен, что они хранят её именно там.

— Слишком много, маленький, — пытается остановить его Луи, стоит Гарри выдавить большую часть жидкости на его член, но он не слушает, сжимает член у основания, мягко опускаясь. — Гарри, подожди, тебе будет больно.

— Я в порядке, — хрипящим шёпотом отмахивается Гарри, и Луи уже не может остановить его. Или себя. Жар окутывает его уставшие мышцы, и возбуждение выгоняет серость из окружающего мира, окрашивая его бордовым.

Гарри не раздел его, и теперь мягкость бёдер невозможно ощутить сквозь плотную ткань, и все мысли Луи, все его ощущения концентрируются в месте слияния их тел. Его мальчик выгибается в спине, без стеснения и робости, присущей ему в повседневной жизни, скорее, с остервенением.

Это вина кошмаров. Они проникают в его голову по ночам, когда везде выключен свет, и нашёптывают в ухо, отравляя. Теперь Гарри пытается выгнать их с помощью секса, забыться в полноте физических ощущений.

Луи хочет контакта с его белой кожей, тянет руки, но Гарри отбивает их, наклоняется. Шершавый сухой язык касается виска, ведёт вверх ко лбу. Удовольствие слишком яркое, волнительное, после событий на работе — более глубокое и подчиняющее, и Луи не сразу понимает, что происходит, а когда до затуманенного сознания доходит, он не отталкивает. Если Гарри нуждается, то Луи даст ему это.