Язык мальчика слизывает чужую кровь с его лица с жадностью и желанием. Бёдра двигаются всё резче, дрожат, и Луи пальцами ведёт по оставленным потом дорожкам на спине Гарри.

— Выпрямись, — шепчет он, и Гарри послушно отклоняется назад, упираясь руками в колени Луи.

Член призывно блестит от выступившей смазки, такой гладкий и твёрдый, но Луи видит, как дрожит тело Гарри, видит желание кончить в почти чёрных, совершенно безумных глазах, поэтому он не дотрагивается до него. Вместо того, чтобы подрочить, Луи жёстче вколачивается в хрупкое тело Гарри, подкидывая его на своих сильных бёдрах, и пальцами касается уродливого рубца ниже пупка.

Всё тело Гарри содрогается, а из приоткрытого рта вырывается громкий стон, и Луи останавливается, позволяя ему эти несколько секунд собственного поглощающего удовольствия.

Только когда тонкие руки опускаются ему на плечи и Гарри едва заметно кивает, Луи садится на кровати, сжимает его бока, впиваясь пальцами между рёбер, и двигается быстро и рвано, кончая через мгновения.

Гарри влажный от пота, вымотанный, и Луи переворачивает их, укладывая кудрявую голову на подушку, накрывая мальчика своим телом.

— Я испачкал твою форму, — виновато шепчет Гарри.

Влияние момента прошло, и он снова тихий и болезненный в сильных руках Луи.

— Не волнуйся об этом, — расстёгивая заляпанную спермой рубашку, говорит он. — Завтра всё равно выходной.

Гарри кивает, его глаза закрываются, и Луи ведёт подушечкой пальца по ресницам.

— Едешь в больницу к маме? — спрашивает он, не открывая глаз.

— Да, — кивает Луи. — И вечером есть дела. Я вернусь к утру.

Словно подогретое виски, кровь жжёт вены изнутри при одной мысли о том, что Луи собирается сделать. Сознание разрывается на части, криками и молитвами, старыми обещаниями, но маленький засыпающий Гарри в объятиях всем своим видом шепчет о неизбежности случившегося в прошлом. Случащегося завтра.

— Не оставляй меня одного, — вдруг просит Гарри, и Луи вздрагивает: он думал, мальчик заснул.

— Одного не оставлю, — отвечает Луи и, оставив напоследок нежный поцелуй на лбу, уходит в их тесную ванную, чтобы смыть с себя сомнения в предстоящем.

ﻩﻩﻩ

Запах больничной палаты и лёгкое шуршание медицинского накрахмаленного халата — всё, с чем теперь ассоциируется тёплое слово «мама». Нет аромата выпечки или цветочного мыла — лишь стойкий запах спирта, въевшийся, кажется, в каждую клетку тела.

Стоит перешагнуть порог, и скудный завтрак подкатывает к горлу. Несмотря на то, что Луи бывает здесь раз в неделю, а то и чаще, он всё ещё не привык к залитым тусклым светом ламп серым коридорам, к теням смерти, что прячутся за каждой дверью палат.

Хоспис — это не оплот надежды, не место, где лечат. Сюда приходят умирать, и Луи трясёт каждый раз, стоит войти в стеклянные двери приёмного покоя.

Ноги знают дорогу, голова на автомате кивает знакомым медсёстрам, а мысли далеко в прошлом. Боль пауком, сотканным из тьмы, сидит в сердце, пощёлкивая жалами, и ждёт момента, чтобы вырваться на свободу, закутать тело в кокон онемения, заставить горло содрогаться от криков.

Но выбора нет. Когда-то Луи верил, что он хозяин своей судьбы, что, когда придёт время, он сможет выбрать путь и следовать ему. Но это не так. Будущее создаётся каждую секунду: неожиданной встречей, столкновением взглядов, тонкой нитью привязанности к другому человеку.

После той ночи Луи обещал себе, что в нужный момент не совершит того, что считал жестокой ошибкой. Но прожитые годы дали ему Гарри, подточили маму страшной болезнью, показали истинное лицо города, в котором он родился. И обещания растворились в вечерних сумерках, а надежды подёрнулись сигаретным пеплом. Повзрослев, Луи наконец понял: он там, где должен был оказаться благодаря той ночи, и теперь её невозможно избежать. Её необходимо повторить.

— Мам, — заглядывает он в палату без стука.

Никто не отвечает ему. Джоанна спит, повернув голову в сторону окна, будто ей не хватает света, и она даже во сне тянется к солнцу, которого нет в их городе. Редко, лишь на восходе оно радует яркими лучами, поэтому Гарри любит просыпаться затемно, чтобы не пропустить ни единой драгоценной секунды. В остальное же время мутные серые облака нагоняют грусть на горожан.

Луи заходит в палату и прикрывает за собой дверь. Он не касается мамы. Боится. Обтянутые тонкой кожей кости и впавшие глаза — всё, что осталось от Джоанны. И он сжимает плотно губы, сдерживая всхлип внутри. На её изнурённом лице, кажется, можно увидеть таймер, отсчитывающий последние секунды.

Его мама делает свои последние вдохи, ещё борется за жизнь, но болезнь победила её. Луи видит печать смерти на некогда красивом лице, и это приносит невыносимую боль, крошит в песчинки его любящее сердце.

Не позволяя себе даже поцелуя, что жжёт губы, Луи кладёт подсолнух на прикроватную тумбочку, сдвигая лекарства, и выходит.

Сегодня его ждёт одно из самых тяжёлых испытаний в своей жизни, и больше всего на свете он хочет, чтобы мама коснулась его заросших щетиной щёк, поцеловала обескровленными губами в лоб и сказала, что всё будет хорошо.

Но она спит и во сне не чувствует боли, постоянно сопровождающей её последние пару лет. Луи не может позволить себе быть эгоистом.

— Привет, — уверенная сильная рука ложится на плечо, и, повернувшись, Луи оказывается в крепких медвежьих объятиях. — Она снова спит?

— Привет, Лиам. Да, я не стал будить.

— Это хорошо для неё. Больше сил.

Врач пытается выглядеть позитивно, улыбается, но они оба знают, что её уже почти нет.

— Она говорила вчера о тебе, — продолжает Лиам. — Вспоминала время, когда ты собирался уехать изучать юриспруденцию в колледж.

Луи вздрагивает. Они стоят в больничном коридоре, тихо переговариваясь, и лишь сильный запах препаратов и смерти, будто якорь реальности, не позволяет уплыть мыслями в прошлое.

— Она волновалась, что ты не исполнил свои мечты и остался из-за неё. Мне стоило трудов, но я всё же убедил её, что это не так, — улыбается врач.

— Ты знаешь, Лиам, я решил так сам.

Пейн кивает. Они были друзьями тогда, и Лиам видел изменения, внезапно произошедшие с Луи, но так же, как и все, так и не узнал причины.

— Я не знаю, что заставило тебя тогда свернуть с намеченного курса, но сейчас могу сказать, я рад, что ты остался. Она бы не протянула столько времени, не будь тебя рядом.

Луи знает это. И, к собственному удивлению, больше не чувствует пустоты и разочарования, думая о том, как разрушил собственные мечты однажды. Слишком многие жизни оказались зависимы от него, и он без сожаления поменяет своё счастье на комфорт близких.

— Ох, Луи, я так рада, что встретила тебя, — женский голос отвлекает его от разговора с другом, и Лиам жмёт его ладонь на прощание, сжимая под мышкой историю болезни одного из бесконечного множества своих пациентов.

— Мисс Коул, — здоровается Луи с психиатром больницы.

— Послушай, это важно. В связи с этим астрономическим явлением…

Луи сглатывает, впивается ногтями в собственные ладони, но боль не отрезвляет, не помогает собраться. Страх кружит голову, будто дорогое шампанское.

Комета уже здесь.

Но мелодичный голос продолжает выдавать информацию порциями, разделёнными между собой тихими взволнованными вдохами:

— Почти все мои пациенты испытывают стресс и волнение, симптомов становится больше, и общее состояние ухудшается. Я помню Гарри в его худшие дни и поэтому хочу, чтобы ты привёл его. Мы поговорим, устроим внеплановый осмотр.

— Спасибо, он в порядке, — отмахивается Томлинсон. Они с Гарри благодарны этой яркой деятельной женщине за всё, но последнее время его мальчик лишь расстраивается, когда разговор заходит о врачах и осмотрах.

Гарри пытается двигаться дальше, и осознание собственной травмы и необходимости лечения лишь отбрасывают назад.

— Хорошо, Луи, я, кажется, понимаю, как он настроен, но, пожалуйста, — она хватает его за предплечье, — просто не оставляй его одного. Сегодня ночью комета войдёт в магнитное поле Земли и покинет его только утром, я понятия не имею, как отреагируют на это здоровые люди, не говоря уже о людях с проблемами.