В это время, немецкие части подошли к музею и быстро окружили его. Некоторое время стрельба продолжалась около музея, на улице. Затем все стихло и успокоилось. Позднее мы узнали и подробности.

Валявшиеся среди арестованных, изуродованные взрывом трупы убитых, крики и стоны раненых, — говорили о происшедшем. Всю ночь шла уборка трупов, перевязка раненых и искалеченных. Всю ночь никто не уснул, боясь чего-либо нового и неожиданного. От пережитого ужаса многие поседели, многие сошли с ума.

Затем выяснилось, что вместе с петлюровской охраной была поставлена и немецкая.

Вышедшее петлюровское сообщение гласило, что арестованные устроили взрыв с целью — во время суматохи бежать, но, благодаря вовремя принятым мерам, побег удалось ликвидировать. Через день — два был объявлен официальный список погибших при взрыве и раненых. Об убитых выстрелами стражи не говорилось ни слова.

После этого происшествия, немцы петлюровскому командованию уже абсолютно не доверяли и взяли под свою охрану всех арестованных.

В такой же категорической форме было потребовано согласие и транспорт на перевозку в Германию всех оставшихся в живых арестованных и их семейств.

Петлюра согласился. Страх перед все еще грозными немецкими силами и чувство собственного самосохранения вынудили его на это.

Харьков. Май 1919 года.

Советские войска оставили Харьков.

На улицах как-то дико — пустынно; лишь изредка проносящийся вооруженный автомобиль с красным флагом говорит о том, что еще не все кончено, что еще преждевременна радость для тех, кто оказался невольным гостем в Харькове.

Но вот со стороны Московской улицы показались белые.

В Харькове ген. Деникин.

Издан знаменитый приказ, говорящий об общем наступлении «на Москву».

Белые взяли Курск и начали продвигаться дальше на Орел.

Среди пришлого беженства началось движение и большинство уже стало вновь укладывать свои чемоданы, корзины и сундуки.

Кто-то пустил слух, что на вокзале идет запись на билеты: на первый отходящий- поезд на Москву.

Многие бросились на вокзал, толпясь там и разыскивая кассу, из которой производится предварительная продажа билетов на Москву.

В конце-концов все это оказалось злостно-веселой выдумкой, на которой все же подработали комиссионеры.

В августе или сентябре, неожиданным напором на Воронеж и Купянск Красная армия почти подошла к Харькову.

Неожиданно — близкие орудийные выстрелы, донесшиеся до города, моментально отрезвили, затуманенные успехами белых, головы.

По направлению ко всем вокзалам потянулись весело ухмыляющиеся «ваньки», почуявшие неожиданный заработок.

К вечеру движение усилилось.

Вокзалы сразу приняли свой «нормальный вид».

Везде горы чемоданов, сундуков и возле них озабоченные, испуганные лица, ищущие всячески способов как-нибудь, обмануть своего соседа и быть первым в поезде, отходящем на спасительный юг.

К ночи красные были отброшены от Харькова.

Ген. Шкуро спас «отечество» от гибели, и благодарные соотечественники устроили по этому поводу грандиозный кутеж.

Все, казалось, пошло по-старому, но неожиданный визит красных, почти в самый город, подорвал престиж белых.

Деникин и его штабы отказались от переезда в столь «гостеприимный» Харьков.

Кто заблаговременно «записывался» на билет в Москву— теперь менял направление и запасался билетом на Ростов н/Д. и вообще — на юг.

Краткое официальное сообщение штаба геи. Май-Маевского, командующего добровольческой армией — «нашими войсками взят Орел».

Всюду ликование.

Через несколько дней опять официальная телеграмма «Орел оставлен и наши войска отошли на ближайшую станцию».

Настроение обратное, соответствовавшее телеграмме, но все еще довольно сносное и крепкое.

Но вот, одно за другим, официальные сообщения говорят о начавшемся отступлении белых, назад к Курску.

Обыватель заволновался. На лицах появилась озабоченность и скрытый испуг.

Отдельные лица начали продавать и ликвидировать свои дела и, вообще, на «всякий случай» готовиться к отъезду на… юг, в Ростов, Крым, а то и дальше. Помню, однажды к одному из харьковских присяжных поверенных подходит его знакомый и у них завязывается приблизительно следующий разговор:

— Ну, как дела, что нового? — обращается к присяжному поверенному его знакомый.

— Да что нового… По-старому. А, слышал, наши-то понемногу отступают… Ну, мы еще им всыпем, — как-бы в утешение сказал он.

Затем, вынужденно добавил.

— Что-то плохо последнее время я себя чувствую. Вероятно, переутомился. Да и осень в этом году какая-то гнилая… Собираюсь на днях проехать в Крым немного подлечиться и отдохнуть.

И, как бы спохватившись, в оправдание самого себя за произнесенное слово «Крым», развязно добавил:

— Только, черт его знает, удастся ли в этом году уехать. Дел по горло. Отдохнуть некогда, а работать не могу. Сейчас надо спасать Россию, а не о Крыме думать…

Через 2–3 дня стало известно, что он уже уехал.

И подобные этому разговоры, с некоторыми вариациями и добавлениями, вначале единичные и осторожные, вскоре стали излюбленной темой разговора вообще во всех слоях харьковской белогвардейщины.

Наиболее показательным барометром упадочного настроения были «спасители отечества» — верхи военщины.

С утра до ночи, и главным образом по ночам, население Харькова было свидетелем движения к вокзалам одиночных подвод, а иногда и целых обозов, груженных «войсковым имуществом», заключавшем в себе всевозможный скарб домашнего обихода, начиная от бочек и ящиков и кончая коврами, картинами, пианино.

Для большего эффекта или, вернее, безопасности все это сопровождалось усиленной военной охраной.

На вопросы любопытного прохожего: «что и куда они везут»? — отвечали: «не видишь, что ли, осел! Белых везем… а куда? Так адрес дали: по железной дороге — в Черное море. Хотели без пересадки, да красные билетов еще не дают».

И с сознанием важности творимого дела, продолжали отвозить все новых и новых клиентов. — Красные нажимают все сильней и сильней. Добровольцы отступают, а иногда и бегут.

Настроение в городе временами переходит в панику.

Начало ноября.

Дождь, снег, слякоть, грязь…

И люди, и дома, и мостовые, и небо, и все события переплелись и смешались в один сплошной хаос.

Торговля постепенно замерла, лишь магазины дорожных и походных вещей, рестораны и винные погреба бойко, напропалую грабя, — отторговывали последние часы.

Рестораны и увеселительные дома были полны штабной молодежи и женщин… Все спасали Россию.

Госпитали, лазареты, приемные покои также полны и набиты тысячами раненых, обмороженных и сыпно-тифозных, в массе своей, все насильственно мобилизованных крестьян. Без всякого ухода, с открытыми зияющими ранами, с гангренозными отмороженными частями тела, вперемежку с сыпно-тифозными, лежали на голом полу в неотапливаемых помещениях. Проклятия, отборная ругань по адресу начальства и в его же присутствии.

Стоны, бред раненых и больных, — все это наполняло воздух. К этому все привыкли и не обращали внимания.

Вокзалы, штабы, учреждения военных частей, в свою очередь, переполнены, но переполнены своей, близкой публикой, стремящейся возможно быстрее бежать из Харькова.

Во всех учреждениях, казенных и частных, вывешены объявления, призывавшие граждан к спокойствию. Рядом с ними — объявления о порядке выезда из Харькова и указания, как получить билеты.

Рядом производилась запись. Некоторые, для большего спокойствия, успевали в течение суток записаться в трех-четырех местах.

Южный вокзал и вся прилегающая к нему территория неузнаваемы. Какая-то дикая свистопляска, смесь людей всех возрастов и положений.

Тысячная одичалая толпа. Временами она удивительно спокойная и только непрерывно несущийся гул говорит о ее жизни.