Отряды Петлюры, ворвавшиеся в город со стороны Арсенала, сразу же бросились в район Александровской и ближайших улиц, где находился дворец гетмана, в надежде захватить его в плен. Около дворца было оказано сопротивление гетманским конвоем, но и он после нескольких орудийных выстрелов бросил орудия и винтовки и разбежался. Несмотря на самый тщательный обыск дворца, никого не нашли.

Гетман бежал, но во всяком случае, — и это все отлично знали, — он был в Киеве. За его голову была назначена довольно солидная награда. Самые энергичные поиски в течение ближайших дней были безрезультатны. Лишь через несколько дней было выяснено, что гетмана в Киеве нет, и что он преблагополучно прибыл в Германию через Польшу.

Бегство его произошло следующим образом (передано со слов немецкого солдата).

В то время, когда петлюровские отряды уже ворвались на окраины города, гетман незаметно для окружающих, вышел из дворца и направился в штаб немецкого главного командования. Было заранее условлено, что он там проведет целые сутки. На следующий день, когда город находился полностью во власти Петлюры, гетмана на носилках, всего забинтованного в немецкой офицерской форме, вынесли из штаба и на автомобиле отправили на вокзал в заранее приготовленный поезд.

Здесь в присутствии петлюровских властей и отрядов, охранявших вокзал, гетман был снят с автомобиля и перенесен в поезд, причем петлюровцы даже выражали свое сожаление и соболезнование „раненому немецкому офицеру“.

В тот же день гетман отбыл из Киева и через несколько дней был уже в Германии вместе со своей семьей, которая выехала туда до событий.

Келлеру, остававшемуся до последней минуты в Киеве, пришлось хуже. Наступление петлюровских отрядов, начавшееся 29 ноября утром, было настолько неожиданным и стремительным, что штаб Келлера, во главе с ним, потерял всякую возможность разобраться в происходящих событиях.

Они настолько были уверены в благоприятной обстановке, что абсолютно не приняли никаких мер на случай возможного поражения. Они были уверены, что немцы не позволят петлюровцам войти в город. Таким образом, неожиданно разразившееся наступление и прорыв смешали все карты и планы, как Келлеровского штаба, так и немцев. Все очнулись лишь только тогда, когда некоторые отряды Петлюры были уже на Крещатике.

Завоевывали учреждения и производили аресты.

Первым пришел в себя немецкий штаб. Он предложил петлюровскому командованию ультимативно, в 24 часа, вывести свои отряды из черты города, на указанное ими расстояние. Началась торговля. Самолюбие Петлюры было задето: с одной стороны, он хотел сохранить перед населением завоеванной столицы авторитет победителя, с другой на решительный тон его наталкивало настроение армии, которая хотела поживиться за счет буржуев и „жидов“. Кстати, такая попытка была, В районе Подола, за несколько дней до поражения гетмана, прорвался неожиданно незначительный отряд петлюровцев. Вместо того, чтобы развивать дальше неожиданно достигнутый успех, отряд устроил „местное восстание“. Начался погром еврейской бедноты, преимущественно ютившейся в этой части города. Подоспевшими немецкими отрядами „восстание“ было ликвидировано, но в результате свыше сотни еврейских семей были погромлены.

Переговоры между Петлюрой и немцами не привели ни к каким результатам. Немецкий, штаб настаивал на своем требовании и в последнюю минуту, в подтверждение своего ультиматума, отдал приказ своим войскам о приведении их в боевую готовность. Этот способ воздействия имел более положительные результаты. Петлюровский штаб капитулировал, или, как было сказано в приказе по петлюровским войскам: „во избежание могущих произойти нежелательных столкновений с немецкими войсками и отсюда роковых последствий для населения____“ петлюровские отряды выводились за город.

Но было поздно. За исключением гетмана, митрополита Антония, его министров и прочих приближенных и верхов, скрывшихся заблаговременно, — почти все командование осталось.

Испытавшие на себе весь ужас гетманско-помещичьей власти крестьяне, пришедшие с Петлюрой, искали, рассыпавшись по городу, олицетворение своей прошлой опеки. Аресты и убийства в квартирах и на улицах были обычным явлением в эти 132 дня.

Келлер, не успевший вовремя скрыться или бежать под защиту немцев, был арестован почти со всем своим штабом. Благодаря тому, что он был захвачен казаками какой-то регулярной петлюровской части, он не был убит сразу и его отвели в комендатуру.

Через несколько дней немцы» узнавшие об аресте Келлера и его местонахождении, боясь самосуда над ним, потребовали от Петлюры перевода его из комендатуры в Лукьяновскую тюрьму. Кроме общей безопасности, немцы рассчитывали в будущем его вообще освободить, что легче было бы проделать, если бы он был подальше от масс.

Петлюровское командование план немцев разгадало. Для видимости оно решило подчиниться требованию немцев и отдало распоряжение о переводе Келлера и нескольких его адъютантов в Лукьяновскую тюрьму.

Поздно ночью Келлер вместе с еще несколькими людьми из его штаба были выведены из комендатуры и под усиленным конвоем надежных сечевиков отправлены в тюрьму.

В осеннюю ночь, под прикрытием темноты, на безлюдной Софиевской площади Келлер был расстрелян по дороге на Лукьяновку.

На утро появилось короткое официальное сообщение комендатуры: «граф Келлер и такие-то чины его штаба расстреляны конвоем за попытку к бегству».

«Требование немцев выполнено».

После все-таки состоявшегося вывода петлюровских отрядов из Киева, полоса бессистемных арестов и убийств прекратилась. Аресты приняли планомерный характер. Арестовывались участники гетманского и монархистско-келлеровского движения: исключительно родовое офицерство и насильственно мобилизованная учащаяся молодежь.

Вся активно-идейная «верхушка» обоих движений, как указывалось раньше, вовремя сбежала на юг, под защиту высадившихся французов, греков и англичан.

Под давлением французского консула Энно, находившегося в Одессе, а также и немцев, расстрелы прекратились. Арестованных в одиночку и группами петлюровцы, собрали в одном громадном здании, в бывшем Алексеевском педагогическом музее. В будущем предполагался над ними один общий суд, Таким образом, в течение недели было арестовано и собрано в музее до 600–800 человек.

Пойти в открытую и применить ко всем арестованным общую репрессию петлюровское командование не хотело. Оно боялось, с одной стороны, французов, которые в сущности были идейными руководителями всего петлюровского движения против гетмано-немцев, с другой стороны, — в Киеве были немецкие части, которые, несмотря на революцию были, консервативны и, в силу этого, могли в любую минуту раздавить Петлюру.

К арестованным был применен способ провокации.

В декабре месяце, между 10 и 11 часами вечера, в городе раздался оглушительный взрыв.

Через несколько минут нам рассказывали товарищи: «А, слышали?»

Предугадывая, о чем он спросил, все, не отрываясь от общего разговора, безразлично ответили: — «Да, слышали. Что же особенного?»

С иронией он ответил: — «особенного, конечно, ничего, а вот петлюровцы рассказывают страшные вещи: арестованные в педагогическом музее решили себя и весь город взорвать. Взорвали несколько пудов динамита и затем врассыпную, но их всех переловили».

На утро узнали подробности от арестованного по ошибке петлюровца, находившегося в момент взрыва в музее. По его рассказу дело представляется в следующем виде.

После проверки всех арестованных, начальство и дежурный петлюровский офицер удалились. Каждый начал устраиваться на ночлег. В громадном зале постепенно начала воцаряться тишина. Лишь изредка, кое-где, шли тихие заглушенные разговоры, Вдруг, часов около одиннадцати, раздался страшный и оглушительный взрыв бомбы, брошенной сверху, с балкона. В первый момент дым застлал собою почти все помещение. Не помня себя и ничего не понимая, все бросились бежать, не зная куда. Крики раненых, крики ужаса оставшихся в живых, грохот ружейных и револьверных выстрелов по арестованным со стороны петлюровской стражи. Все смешалось в один душераздирающий грохот…