— Так это вы его? По вашему приказу?
— Дурак, что ли? — искренне возмутился Крыс. — Я же тебе объяснил, что тебя никто убивать не станет, даже предавшиеся не тронут. Я не стану рисковать своей душой и…
Старик, похоже, чуть не сболтнул лишнего, но удержался в самый последний момент.
— Я не стану жертвовать своей душой ради минутного удовольствия увидеть, как подыхает самоуверенный и наглый мальчишка. Ты даже представить себе не можешь, что сейчас сделал, сколько человеческих жизней подверг опасности.
— Тем, что не дал издеваться над женщиной?
— Именно этим! Наказание — неотвратимо! Неизбежно. Никто не смеет даже надеяться, что уйдет безнаказанным. Совершил — наказан. Знал, но не сообщил — наказан. Видел, но не остановил — наказан. Только так. Только так… — Старик закашлялся, хватаясь за грудь.
— Сердце? — спросил Иван.
— Курить мне нельзя, дураку старому! — Крыс отдышался. — Ты не понимаешь… Предавшиеся — плодятся как кролики…
— Я это знаю, — перебил Иван. — У них это в типовом договоре прописано — не пользоваться контрацепцией. И это как-то меняет дело? Может, деток нужно сразу пускать на мыло? Ах да, у нас же есть еще Соглашение, по которому официально нельзя убивать предавшихся, а нужно даже, наоборот, их защищать, если что…
— А их никто и не убивает здесь! Почти никто… — поправил себя Крыс, задумавшись на мгновение. — Наоборот, им оказывается помощь…
— Я видел, — кивнул Иван.
— Видел! — повысил голос Крыс. — Ты все у нас видел, Ваня, все понял… А знаешь ли ты, что у нас поголовье предавшихся растет только за счет мигрантов? Ну почти только за их счет. Мы принимаем тех, что бегут от погромов… И не нужно делать большие глаза — погромов стало больше. И проходят они чаще и с большим размахом. Если об этом не сообщается в нашей прессе — это еще не повод считать, что их нет.
— Но в средствах массовой информации от Дьявола… — неуверенно начал Иван и замолчал, сообразив, что это тоже ничего не гарантирует.
Дьявол, конечно, не врет, но и всей правды не говорит. И вполне может не рассказывать о погромах. Чтобы не провоцировать дальнейших погромов и не порождать панику. Да и чтобы не снижать количества подписавших Договор, выбравших синицу вместо журавля. А на самом деле может происходить все что угодно. Даже такое вот простое изъятие новорожденных…
— А детки, между прочим, не являются предавшимися, — словно прочитав мысли Ивана, сказал старик. — Они обычные, серой не пахнущие и, значит, наши. Наши! Если хотят предавшиеся жить спокойно — пожалуйста, подписал с нами бумаги, живи. Только деток отдавай в интернат, чтобы мы, значит, могли соблюсти свободу совести. Выбрать они могут, только когда станут совершеннолетними…
— Но вы же их крестите?
— И что? Крест кого-то останавливал из тех, кто решил предаться Дьяволу? Не останавливал. А вот обратно вернуться, после подписания Договора, никто не смог. Вот мы и заботимся об этом.
— О чем?
— Да о том, чтобы каждый имел выбор! Чтобы сам решал, идти к Богу или предаться Дьяволу…
— И что? Какие показатели соревнования? Ведь не сто процентов эффективность? Та же Анна, она ведь выбрала…
— А она не из семьи предавшихся. Она из наших, коренных. По высокому чувству изменила Богу. Парни наши встретили за околицей предавшегося, надавали, как положено, тумаков. А чего он закурить не дал? Не дал — получил, как заведено. Хорошо получил, с сотрясением и переломами… Батюшка наш потом парней епитимьей чуть не угробил. Парни хотели как лучше, а вышло… Анна на бедненького подранка наткнулась, выходила… Ну и влюбилась. Может, и не предалась бы, так бабы наши подсобили, разговаривать перестали, за спиной начали шушукаться… Кто-то еще окно разбил. Вот она и ушла в Циферовку. Навсегда. Право имела, между прочим… — Крыс сплюнул, не стесняясь, прямо на пол. — А мы имели право ее ребенка отправить в интернат. И не разрешить ей с ребенком видеться.
— Так все просто… — тихо-тихо сказал Иван.
— Просто, — с вызовом ответил Крыс. — И так просто у нас уже почти двадцать лет. И только единицы из воспитанников интерната предались в результате. Зато в армии их много, в государственных структурах, в Святой Земле, между прочим, в Инквизиции и Ордене Охранителей… Десять лет уже находится под контролем Объединенной Церкви. Проект «Н». «Ной». Мы ковчег строим, который спасет праведников во время нового потопа, когда слуги дьявола затопят весь мир. Только не один ковчег выплывет из всего этого кошмара, много будет ковчегов, не так, как в Писании. Таких территорий, как наша, становится все больше. И у нас, и в Европе. Даже в Америке. В Южной уже две таких есть. Пашка рассказывал…
— Покойный Астуриас?
Старик замолчал и посмотрел в глаза Ивану. И во взгляде Крыса была и боль, и ненависть, и еще что-то, чего Иван разобрать не успел — отвернулся старик к окну.
Умеешь ты разговор поддержать, мысленно похвалил себя Иван. Только-только Крыс разговорился, только пошла информация — и нет чтобы молча внимать, нужно было влезть с подковыркой. Теперь уже, наверное, Крыс заткнулся…
— Пабло жаль, — неожиданно спокойным голосом сказал Крыс. — Не вовремя он погиб. Я его предупреждал, чтобы он не доверял этим…
Старик неопределенно мотнул головой.
— А он решил, что надвигается что-то плохое, ходил куда попало, болтал с кем угодно… Вот и схлопотал… — Крыс поцокал языком. — Ну да ладно. Что случилось, того не изменишь. А вот ты…
И угрозы в голосе не было у старика, и металл не звенел, и выражение морщинистого лица было вполне нейтральное, а только мороз пробежал по спине Ивана, и что-то холодное осторожно коснулось сердца.
Иван хотел что-то сказать, продемонстрировать уверенность и независимость, но не смог. Комок откуда-то взялся прямо в горле, не подступил, не подкатился, а просто возник, лишив дара речи.
— Ты, Ваня, не дергался бы, право слово, — ласково улыбнулся Сигизмунд фон Розенштайн. — Ну прислали тебя сюда. Мы ведь оба знаем, что прислали вроде как в ссылку, туда, где ты сможешь прожить чуть подольше… Вот и живи себе. Дом у тебя надежный, содержание мы тебе поставим нормальное. Тут деньги почти не ходят… Те деньги, что у тебя есть, Ваня, здесь никому не нужны. У тебя, насколько я знаю, карточка кредитная… Так вот, здесь нет ни одного банкомата, и никто не принимает расчетов в электронном виде. Понял? На поезд без билета тебя не посадят, несмотря на твою форму, машину ты не достанешь, мало тут у нас машин. Можно, конечно, пешком добраться, тут недалеко, километров полтораста всего, но не советую, честное слово…
Кроме того, тебе ведь, согласно предписанию, места службы покидать нельзя. Нужно получить специальное разрешение… Но если ты и найдешь телефон, то, боюсь, разрешение все равно не получишь. И придется тебе, если со мной поссоришься, либо с помойки питаться, либо уходить пешком. А Инквизиция не любит дезертиров, Ваня…
Иван усмехнулся.
Вот теперь все нормально. Вот теперь все точки над всеми буквами расставлены, есть угроза, есть угрожающий, поставлена задача, которую нужно решить. Есть кого ненавидеть. Давно Ивану не было кого ненавидеть. Круля разве что? Так там и ненависти не было. Легкое раздражение по сравнению с сильным чувством, охватившим Ивана сейчас, в обшарпанном салоне полудохлого автобуса.
Как хорошо, подумал Иван. Теперь можно ненавидеть не себя, а кого-то другого. Что там психологи утверждали по поводу Ивановой психики? Склонность к саморазрушению? А теперь можно полностью предаться склонностью к разрушению. Начать с того, что взять дедушку за морщинистое горло, взять нежно, пальчиками, и сдавить… Сжать, а потом отпустить и начать задавать вопросы. Для начала — кто убил Астуриаса и за что? Ведь похоже, убили его уже после того, как для Ивана выбрали новое место службы. И не исключено, что совпали по времени эти два печальных события — назначение Ивана и смерть Павла — не случайно. А вдруг кто-то не хотел, чтобы Иван разговаривал с Павлом? Смешная теория, но ведь все равно с чего-то нужно начинать…
