— Какого Павлика? — удивилась я.

— Такого, который тебя обидел, мне Анжела сказала, у него еще русская фамилия. Ты его нам только покажи, когда он из школы будет выходить, мы сами с ним разберемся.

— Морозова, что ли? — рассмеялась я.

— Точно, Морозова, — подтвердил Левон и крикнул стоящим поодаль товарищам: — Не прозевайте его!

Битых полчаса я пыталась объяснить, что Павлик Морозов меня не обижал и вообще давным-давно умер, но слушать меня никто не хотел. В итоге по ушам чуть не получил первоклассник Павлик, который в последнюю минуту успел пролепетать: «Я не Морозов, я Арзуманян».

После этого Левон не разговаривал со мной две недели, решив, что я не выдала Павлика, а значит, тайно в него влюблена. Разговаривать с Левоном мне было, собственно, не о чем, а вот лишиться велосипеда, на котором он меня катал, о-о-очень не хотелось. Спустя две недели я подошла к нему и заявила, что Павлик уехал с родителями в Россию и мне он больше не нравится. Левон обрадовался, и велосипедные катания возобновились.

С тех пор Павлик стал мне еще более ненавистен, и я решила на корню уничтожить его уголок. Сначала таинственным образом стали пропадать цветы. Подозрение пало на уборщицу. Спустя три недели воровать стало нечего. В комнате остались пара кактусов и огромный фикус, а балкон моей подруги Анжелы превратился в оранжерею, на зависть всем соседям и моей маман. Потом вдруг стали исчезать книги. Исчезали исключительно те, в которых так или иначе у поминался Павлик Морозов. Ненавистную литературу на русском языке читать никто из друзей не захотел, ибо не знал русского языка в принципе. Зато брошюры хорошо горели, когда мы жгли костры в овраге и пекли картошку. Вскоре тырить из уголка было уже нечего. Утащить знамя и портрет не представлялось никакой возможности. Поджигать школу было опасно. Стало скучно и обидно.

Случай отомстить ненавистному Павлику по полной программе представился спустя два месяца. В школу приехала делегация из дружественной Индии. За два дня до приезда двоечники всех возрастов натирали паркет в коридорах, поливали цветы и занимались другой общественно-полезной работой. Пионервожатая Людмила Артемовна бегала по школе и отбирала детишек для участия в торжественном приеме гостей, который должен был состояться в уголке Павлика Морозова. Детишки отбирались по четырем критериям:

1. Красивые — стоять на переднем плане.

2. Голосистые — петь.

3. Хорошо владеющие русским языком и умеющие внятно излагать свои мысли — читать стихи и отвечать на вопросы дружественных индусов, ежели спросят.

4. Всякие разные — создавать массовку.

Меня записали в третью группу, хотя я до последней минуты надеялась попасть в первую, ну, в крайнем случае, во вторую.

В день торжественного мероприятия маман выдала мне новый галстук и предупредила, что ежели я умудрюсь за день сожрать его наполовину, то буду ходить в нем весь оставшийся год. Торжественно пообещав не предаваться своим пагубным привычкам (грызть кончики галстука, ногти и рвать колготки) — я отправилась в школу.

Пионервожатая, заметив меня, ахнула и сказала, что я буду стоять впереди всех, прямо возле знамени и портрета Павлика, ибо маман моя вырядила меня в новенькие туфли, красные колготки, которые были обязательными для учениц первого — четвертого классов, и в белоснежный фартучек. На голове моей красовался огромный белоснежный бант. Детки были расставлены согласно намеченному плану, и был проведен инструктаж: вести себя прилично, жвачки и заграничные конфетки не клянчить, смотреть в рот Людмиле Артемовне и слушать ее подсказки.

Гостей мы ждали долго. Через полчаса в уголок прокрался двоечник Игорь, решивший в честь приезда дорогих гостей натереть паркет в коридоре собственным пиджаком, и сообщил, что индийские товарищи уже вышли из класса, где они были на уроке литературы, и идут по коридору. Жвачек они не раздают, конфет тоже. Услышав последнее, детки заметно погрустнели, и тут вошла делегация.

Дружественные индусы мне не понравились сразу. Особенно отталкивающим выглядел самый старый, в костюме и с какой-то тряпкой на голове. Гости расселись в кресла, и детки дружно запели: «Солнечный кру-у-уг, небо вокру-у-уг!» После настал мой черед. Я гордо выпятила грудь и стала читать стихотворение про Родину. Индусы внимательно слушали и улыбались. Решив, что мое ораторское искусство произвело фурор, а глубокий смысл стихотворения проник в самые сердца дорогих гостей, я стала читать все громче и громче. Надрывалась что есть мочи, пока Людмила Артемовна не подошла ко мне и не прошептала: «Ти-ише, ти-и-ише!» И тут индус с тряпкой на голове подошел ко мне, пожал руку, улыбнулся, посмотрел на портрет Павлика Морозова и спросил на ломаном русском языке: «Этэ кто?» Решив, что представителя дружественной державы я обмануть никак не могу и он должен уехать из Еревана с открытыми глазами, зная всю правду о подлом Павлике Морозове, я выпалила, ткнув пальцем в портрет: «Это — негодяй!»

Людмила Артемовна, стоявшая рядом, ойкнула, побледнела и махнула рукой. «Солнечному миру — да-да-да! Ядерному взрыву — нет-нет-нет!» — загорланили детишки. Директриса, не сразу сообразившая, в чем дело, подбежала к Людмиле Артемовне. Та замялась, грозно посмотрела на меня и защебетала: «Да все в порядке, просто Эмиля растерялась, забыла, что надо говорить». Потом дернула меня за рукав, наклонилась и прошептала: «Благодари бога, что они ничего не понимают по-русски!»

Молитв в те времена я не знала, как истинный пионер, была атеисткой, а самолюбие мое было ущемлено, ибо мне безумно хотелось рассказать миру о подлости Павлика, быть исключенной из школы и посаженной в тюрьму. Тем более что лучший друг Арсен обещал носить мне передачи, если я сяду за «идею».

Как оказалось, сажать меня никто не собирался, более того, Людмила Артемовна почему-то решила помешать мне совершить задуманное. Я расстроилась и стала грызть ногти, потом галстук и теребить колготки, директриса подозрительно посматривала на Людмилу Артемовну, та сочувственно смотрела на меня, а индус с тряпкой на голове стоял возле портрета Павлика Морозова, потирал бороду и улыбаясь приговаривал: «Нийгода!» Позже он достал блокнот и что-то записал.

Похоже, Урсула не совсем оправилась после вчерашних вишен. Позвонила и сказала, что сегодня не придет на работу. Ох уж мне эти изнеженные иностранцы. Нас пронесло — и хоть бы хны, а она теперь будет год страдать.

Прибежал Швидко и засел делать эскизы для сайта господина Аббаса. Мишкин с техническим дизайнером ругают отпрыска Багатского и говорят, что флеш получился отвратительнейший.

— Такое позорище мы никогда не разместим в нашем портфолио! — рявкнул на меня Мишкин.

— И не надо, вы мне, главное, сдайте эскизы, а потом делайте, что хотите, — разозлилась я.

Швидко прошел мимо и поинтересовался, почему я такая грустная.

— Да так, настроения нет, — ответила я.

День прошел без особых происшествий.

Братца наконец перевели служить в Харьков. Мама с папой поехали в часть, дали взятку командиру и привезли Армена домой на выходные. Командир деньги взял, но предупредил родителей, что впредь, если они желают забирать сына на выходные, то обязаны брать еще троих солдатиков, которым не к кому ехать.

В первый же день братец опустошил холодильник: кроме обеда и ужина, сожрал килограмм вареной колбасы и две коробки конфет, а ночью проснулся и слопал пачку масла с хлебом и палку копченой колбасы. Наутро колбасные огрызки, валявшиеся возле его кровати, доел пудель Майклуша.

Мама ни слова не сказала, отправила папу на рынок, чтобы накормить сына, которого в армии морили голодом. Армен проснулся, пошел на кухню, разрезал батон пополам, щедро намазал его маслом и умял с чаем. Если так пойдет и дальше, мы его не прокормим.