– Можно попросить Вас, мэм, сесть ко мне на колени?…
Оленька вытерла руки и лицо освежающей салфеткой, обошла стол, на минуту замерла, прижав голову Джозефа к груди, потом расстегнула ему тюремный комбинезон, достала оттуда напрягшийся член, подняла плиссированную юбку, повернулась к Джозефу спиной и, широко раздвинув ноги, села к нему на колени.
Джозеф всхлипнул и обнял Оленьку, нежно и благодарно. Так они молча сидели. Он не пытался возбудиться сильнее. Оленька тоже сидела тихо – оргазмы и рычание мужской страсти пришлись на их первую встречу. Теперь к обоим пришло странное, неизведанное ранее, умиротворение…
Оленька закрыла глаза и чуть покачивалась в медвежьих объятьях Джозефа. Его член слегка шевелился внутри, как большой кот, который ластится и трется о ногу хозяйки. Оленьке было божественно хорошо и покойно…
42. В провинции у моря
Солнце спускалось к горизонту, окрашивая в мягкие оранжевые тона скалы, деревья, песок, дома на горе. Острые кипарисы темными стрелами втыкались в безоблачное небо, возвышаясь посреди зонтичных пиний. Сочная дневная зелень покрылась медовым золотом…
Тени гуляющих вдоль кромки воды вытянулись в гротескные фиолетовые фигуры, похожие на скульптуры Джакометти. Вернее, его скульптуры напоминали закатные тени.
Народу на пляже совсем мало – редкие любители часа Собаки, часа ухода дня и наступления вечера.
Ограда из простых жердей, растрескавшихся от ветра и морской соли, отделяла пляж от вилл на берегу. Возле ограды расположилась на широкой цветастой подстилке пара, которая приходила сюда уже вторую неделю – высокий мукулистый мужчина с крашеными светлыми волосами и загорелая женщина, намного его старше.
Они широко улыбались, обнажая голливудские зубы. Женщина поглаживала мужчину по спине и поправляла свою идеальную силиконовую грудь пальцами с увеличенными суставами.
Чуть дальше от них, возле белого катамарана, вытащенного на берег и давно не ходившего в море, на полосатых шезлонгах полу-лежали две женщины, подставляя тела и лица уходящему солнцу. Женщины были похожи: обе – шатенки с полными губами и приятным овалом лиц, покатыми плечами и тяжеловатыми бедрами. Обе загорали, надев темные очки.
Одна была сильно беременна. Мать и дочь? Мать привезла беременную дочку набраться сил и здоровья перед родами? А может сестры? Или партнеры, как теперь называют гомосексуалистов и лесбиянок? Трудно сказать…
Три пары пенсионеров играли в були. Скорее, дурачились: петанк на песке абсурден – бросали шары, шутили, хохотали. Пожилые мужчины в клетчатых рубашках, заправленных в шорты, носках и сандалях; пожилые женщины в бриджах, шелковых блузках и соломенных шляпках. Пойдут потом ужинать, выпивать, смотреть телевизор. Наверное, сняли на шестерых одну виллу или дом с террасой. Отдых на Ривьере в бархатный сезон…
Две молодые “голосистые” немки забавно играли в бадминтон. Их обгорелые от чрезмерного усердия голые груди смешно подпрыгивали при каждом взмахе рукой с ракеткой. После удара по волану грудь подскакивала в реверсном движении. Немки чувствовали, что на них смотрят, с удовольствием размахивали ракетками, смеялись. Хорошо быть молодой… Молодым…
Слева от скалистого берега по мелководью шла женщина в белом купальнике. Красивые ноги, “женские” бедра… Козырек на лбу защищал глаза от солнца. Она гуляла каждый вечер, проходила вдоль всего пляжа и шла дальше в сторону Кавалер-сюр-Мер.
Высокий мужчина с крашенными волосами и загорелая, старше его, женщина собрались и прошли мимо, кивнув на прощание как давнему знакомому: до завтра. С ними он никогда не разговаривал, не знал, кто они, откуда, но всегда приветствовал таким же кивком головы: пляжная вежливость редких отдыхающих в конце сезона, когда молодежь, студенты, родители с детьми и школьники уже вернулись по домам, работам и учебам, и каждый человек на пляже виден и узнаваем.
Солнце садилось, скоро стемнеет.
Пенсионеры с булями направились по дорожке через парк наверх к автостоянке, мать с дочкой, не спеша, собирали шезлонги, гологрудые немки плескались в золотистой воде и, похоже, не думали укорачивать свои пляжные радости.
Что сейчас в Берлине или Гамбурге? Дождь и холод.
Женщина в купальнике превратилась в белую точку. Он приезжал сюда когда-то с женщиной, у которой тоже был белый купальник. Любимой женщиной…
Солнце достигло критической точки на горизонте, оранжевый диск обрезался, словно сплющивался, день заканчивался.
Он скатал узкую подстилку, поправил потрепанную соломенную шляпу, с которой объехал весь земной шар, повесил на плечо сумку с книгой, рубашкой и пустой бутылкой для воды и зашагал к машине.
Еще было светло, но в ресторанчике у выхода с пляжа официантки уже зажигали фонарики и ставили на столы свечки в стеклянных стаканчиках.
Он поднялся в гору на машине, царапанной Альфа Ромео, запарковал ее напротив деревенского мини-маркета и зашел в Рюмку, Le Gоdet, бар-кафе, где пользовался бесплатным интернетом, пока выпивал чашку кофе.
В Рюмке, как на пляже, свои завсегдатаи: колоритные алкаши с провансальскими усами под сизыми бугристыми носами, добропорядочные мужья, заскочившие на красный огонек по дороге к семейному ужину, пара англичан-педерастов, каждый с новеньким iPad-ом; несколько местных проституток, некрасивых и немолодых, “бомбящих” невзыскательных клиентов, бледная еврейская девушка с лэптопом и стаканом кока-колы…
В десять вечера Рюмка закрывалась, и публика расходилась по домам или другим кабакам.
Он устроился на террасе, подальше от шума и галдежа. Франк, бармен, официант, повар и уборщик одновременно, поставил перед ним чашку эспрессо с парой кусочков сахара на блюдце. Он открыл видавший виды Мак и подключился к интернету. Пароль: Рюмка.
В мире все по-прежнем – войны, убийства, катастрофы, наводнения, банковские кризисы, гламурные улыбки, Оскары и Эмми. Почты ему не было, да он и не ждал.
Написал короткое письмо старому другу. От друга давно, уже четыре года, не было никаких вестей, но он продолжал ему писать: если друг жив, он их прочтет, если нет, то они все равно к нему дойдут – интернет загадочен и мало изучен. Может быть друг не в состоянии писать или читать. К тому же, мы пишем письма, прежде всего, для себя.
Из Рюмки домой шел пешком – хотел прогуляться, полюбоваться морем с горы. Машину решил забрать завтра по дороге из булочной, в которой покупал свежий хлеб по утрам.
Море изгибалось куском огромной неведомой жизни. Что мы о нем знаем, хотя живем рядом сотни тысяч лет? Меньше, чем о космосе.
Дома приготовил ужин: порезал зеленый салат, помидор, огурец, тонкий кружок лука, чуть посолил, капнул оливкого масла и выдавил дольку лимона, перемешал. Из холодильника вынул пакет с дюжиной устриц – купил сегодня утром на рынке. Обмыл их от песка и аккуратно открыл коротким широким ножом: вставлял острие между створками, покачивал его вверх-вниз, вакуум внутри раковины нарушался, он просовывал нож глубже, подрезал ножку и потом легко проводил лезвием вдоль края, раскрывая всю устрицу.
Выложил устрицы на широкую глиняную тарелку, вместе с салатом вынес на террасу и поставил на дешевый пластиковый стол. Достал из холодильника маслины, пол-бутылки розового вина, остатки багета из хлебницы. Салфетка, нож, вилка, бокал. Зажег на столе оплывшую свечу в бронзовом подсвечнике, который когда-то купил на деревенском антикварном рынке – броканте.
Ужин в одиночестве под мимозой. Любил запах цветущей мимозы. Сейчас – осень, цветов нет.
Он положил на стул вышитую подушку: ночью холодало, горы, все-таки, да и годы. Налил в бокал вина. В этих краях его делают более двух с половиной тысяч лет, с до-римских времен. Можно ли делать лучше? Нет. Капал на устриц лимоном, с удовольствием запивал их прохладным розовым вином. Что еще надо человеку, чтобы встретить старость? Много чего…
