Из-за горы напротив всходила огромная круглая луна. По морю, от горизонта до берега, протянулась лунная дорожка, она дрожала и мерцала чистым голубым светом. “Цвет апейрона – первоначала мира”, – подумал он, налил еще вина и пересел в плетеное кресло на крае террасы. Внизу перед ним лежало море, в небе светила луна, мигали звезды.
О чем он думал? О детях, которые выросли и живут своей жизнью, о друзьях, которых больше нет, о работах, которые сделал, и проектах, которые не завершил, о местах, где удалось побывать, и о тех, до которых уже никогда не доберется, о женщинах, с которыми когда-то был, которых целовал, о женщине, которую любил, как никого в жизни, которая рассталась с ним…
Много лет назад, через несколько месяцев после их тяжелого расставания, он увидел ее возле церкви Св. Магдалины. Он догнал ее у цветочного рынка, окликнул. Она обернулась, отрешенно улыбнулась ему навстречу. У нее был большой живот. Он растерялся:
– Кто счастливый отец?
– Один знакомый, ты его не знаешь…
Дочь… Почему она никогда не говорила? Все бы шло иначе… Время не повернуть…
Рука отяжелела, он поставил бокал на каменный пол и прикрыл глаза. Тишина под звездами…
Свеча потрескивала и скоро догорела. Он не спешил подняться, включить свет или перейти в дом.
Со стола донесся сигнал телефона. Позвонил и умолк. Он никому не звонил и ему никто не звонил: некому. По телефону он проверял время, погоду, ставил будильник, если требовалось.
Телефон зазвонил опять. Он не двигался, глядел на луну… Телефон продолжал звонить. Он знал, чувствовал, кто это, но сидел, не шелохнувшись. Телефон не умолкал, на экранчике высветилось: “Оленька”. Он сидел, подняв лицо к огромной луне.
Телефон звонил, пока не кончилась батарейка. Он сидел в кресле, смотрел на луну. Осенний комар покружился над его головой, перед лицом и опустился на ресницы.
Он не моргнул…
43. Пинакотека
– Старина, зайдем в Пинакотеку? Раз уж мы все равно рядом…
– Что там сейчас?
– “Климт и его время”.
– Ну, зайдем, проверим время… Индиго, ёлы-палы, очередь до угла!
– Выставка вчера открылась, вот народ и рванулся. Ничего, кассы быстро работают: стоять минут пятнадцать, не дольше.
– Не это беспокоит: перед картинами будет толпа.
– Не капризничай, Старина, когда в другой раз вместе в Париж попадем? Мадам, s’il vous plait, один полный билет, второй – по льготному тарифу для моего друга-пенсионера. Как нет билетов для пенсионеров? Pourqoi? А для детей? Для детей, Старина, есть, а для престарелых любителей искусства нет – дискриминация по возрасту. Не беспокойся, я угощаю!
– Индиго, говорил я тебе, что толпа внутри…
– Пошли, пошли… Старина, гляди: фриз “Бетховен”! Не верю своим глазам! Выломали из стены? Этого не может быть! Ну, да… Это – копия… Оригинал – по месту прописки в Вене.
– “Саломея”! Индиго, встречаюсь с ней третий раз и снова поражаюсь…
– Мне, Старина, “Юдифь” интереснее… Все в ее лице кривовато: улыбка, глаза как будто слегка перекошены ущемлением лицевого нерва. Лучшая его работа по моему скромному мнению!
– …Индиго, что-то мне не нравится засилье современников Климта на стенах. Кокошка, Шиле – эти двое в тему, остальное…
– Остальное – венское пирожное, включая заказные портреты герра Климта. Пойдем, Старина, выпьем чего-нибудь бургундского или провансальского, а то слишком сладко…
– И покурить пора!
– Старина, вино какой части прекрасной Франции ты предпочитаешь в это время?
– Может коньячка возьмем?
– Крепковато для меня… Мотор барахлит, могут не откачать… “И я Бордо благоразумный Уж нынче предпочел ему…”
– Но ты, Бордо, подобен другу,
– Который в горе и в беде
– Товарищ завсегда, везде
– Готов нам оказать услугу
– Иль тихий разделить досуг.
– Да здравствует Бордо, наш друг!
– Значит, берем Бордо.
– Старина, может еще сыра?
– Холестерол у меня, Индиго…
– Холестерин по-русски!
– Тогда – вприкуску с чудным воздухом площади Мадлен. Я только закурю, отравлю тебя немного…
– Знаешь, Старина, мне до сих пор неудобно перед тобой: в прошлый раз, когда ты был в Париже…
– Не надо, Индиго, забудь об этом, я совсем не обиделся!
– Ты постучал в дверь на три часа раньше, чем я тебя ожидал…
– Говорю тебе, что совсем не обиделся…
– Я был с женщиной…
– А то я не догадался!
– Старина, я ее очень любил. Она уезжала вечером, у нас была всего пара часов. И ты не позвонил как обещал…
– Индиго, поверь: за мою долгую жизнь я не раз оказывался по ту и другую сторону двери, и не всегда за дверью был друг. Просто тогда я устал, шатаясь по музеям, промок под дождем, хотел в тепло, с трудом забрался к тебе на верхотуру, а ты предложил мне погулять минут двадцать. Поэтому я и убежал от тебя.
– Женщина смутилась и не хотела такой неожиданной встречи, даже времени, чтобы одеться у нее не было.
– Прекрасно понимаю. Тогда не обиделся, а сейчас и подавно. Перестань извиняться! Что у тебя с ней случилось потом?
– Судьба-злодейка развела…
– Я сидел в кафе напротив твоей мансарды – приходил в себя, видел вас обоих, спешащих к метро.
– Жалко, что не окликнул.
– Ты ее действительно любил, Индиго?
– Старина… Любовь моей жизни… Недавно я умирал от второго инфаркта, в последний миг увидел ее – в плате, как у Богородицы, со сложеными на груди руками… Я умер, но меня откачали.
– Как ты пережил все это, Индиго?
– Плохо, Старина, плохо. Помнишь Гераклита: “…πάντα ρεῖ καὶ οὐδὲν μένει… Все течет, все меняется и ничто не остается на месте…” Так и у меня: всем сердцем любил женщину, называл ее “Единственной на свете” и “Душой моей” – она такой и была. Теперь женщина сама называет себя “стервозной, наглой, предприимчивой…” Конечно, это шутка, но в ней много правды. Дома в гостинной у нее висит любимая фотография: она – “Победительница, идущая по головам” в деловом костюме на фоне Триумфальной Арки. …Я пробовал отбросить все обиды, вернуть ее – не получилось. Может и к лучшему. Внушал себе, что Бог уберег от жизни в унылых Клишах с женщиной, предавшей меня, значит, способной снова предать в любую минуту. Уберег для чего-то важного, что еще предстоит сделать…
– Помогло?
– Не очень… С любимой женщиной готов жить в последней дыре – в Клишах, Бруклине, Мытищах, Караганде и эта дыра будет для меня самым прекрасным местом на свете! Готов сравнять горы, построить пирамиды, осушить болота, озеленить пустыни – лишь бы она меня любила. Не любила. Скрывала, что у нас есть дочь. Не могу понять…
– Любишь ты ее, Индиго.
– Люблю. Большая любовь всегда несчастна.
– Да-а-а… Много лет назад, когда я покупал дом, мне очень понравился один на берегу Делавэра – маленький, но каменный и многообещающий в смысле перспектив на расширение. Со второго этажа – вид на реку, позади – лес, никаких соседей, вокруг – покой и чистый воздух. Долго бился, чтобы получить займ в банке, под их давлением даже сделал кое-какие работы в доме, которым не владел! Наконец, получил займ, но продавец оказался настоящей скотиной и сорвал покупку.
Я тяжело переживал крушение моей мечты: “…вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше…” Пытался купить злосчастный дом вторично – ничего не вышло: продавец опять все испортил, словно ему деньги не нужны. Я поставил на этом деле крест и решил, что буду до конца жизни квартиросъемщиком. Расслабился, перестал думать о недвижимости. А затем как-то вдруг нарисовался другой дом – симпатичный, удобный, в тихом месте, на который банк дал деньги легко и быстро, не взирая на мою запутанную кредитную историю. Живу в нем до сих пор и хочу дотянуть до Великого предела.
– Я понял твою притчу, Старина, только мне уже не тридцать лет и даже не сорок.
