В банке на вопрос о займе от Оленьки отмахнулись: у нее и так счет был заморожен из-за негативного баланса, и кредит испорчен до конца жизни. Удалось перехватить всего три с половиной сотни у бедняков, как она сама.

Пятьсот евро одолжила Олёк. Когда передавала деньги, не удержалась от шпильки:

– Ловко ты успела мамашкину квартиру продать, деньги перекинуть и затырить. Молодец! После ее смерти надо пол-года вступать во владение, потом еще судиться-делиться с братом – фиг бы ты что получила!

Оленька промолчала, утерлась, взяла деньги…

Набрала всего восемьсот пятьдесят евро, а на самые скромные похороны требовалось минимум четыре тысячи.

Прошло два с половиной дня в беготне и в унизительных просьбах. Самая главная палочка-выручалочка – московская подруга Катя, уехала на Валаам, куда не пробивались телефонные звонки.

Оленьку охватило отчаяние…

Пересматривая старые записные книжки, она наткнулась на имя Жирного Вадика, который когда-то вытащил ее из тюрьмы. Глубоко задумалась…

Жирный Вадик сидел с партнером из России и его женой на террасе в ресторане Фуке на Елисейских полях. Вадик растолстел еще больше – еле поместился один на угловом диване, российский партнер и его жена сидели на стульях.

Круглый стол был заставлен многярусными блюдами с устрицами, омарами, морскими ежами, креветками и прочими дарами моря. Оленьке принесли стул и прибор, но от угощения она вежливо отказалась и попросила для себя минеральную воду.

Вадик с партнером ели вовсю, запивая самым дорогим вином из меню. Жена партнера, по виду – дорогая проститутка, потягивала розовое шампанское и лениво смотрела на прохожих за окнами.

Мужчины обсуждали свои дела и во весь голос матерились, жена партнера тоже вставляла время от времени матерные реплики.

Оленька сидела притихшая и смущенная: в зале хватало русских, но Вадика это совершенно не беспокоило.

Допив вино, Вадик и партнер, не дожидаясь счет, бросили на стол по несколько пятисотевровых бумажек и направились к выходу. Вадик сказал пару слов по телефону и через минуту к ним подкатил черный Мэйбах. Вадик качнул головой: садись. Проехали до Рю Мабёф – там у Вадика был офис, – всего метров триста, но ходить пешком было ниже его достоинства.

Офис занимал целый этаж старого прекрасно отреставрированого здания. В комнатах – ампирная мебель, зеркала, хрустальные люстры, ковры, портьеры, компьютеры, мониторы – все дорого и солидно.

Кабинет Вадика с длинным письменным столом черного дерева и портретом Наполеона Бонапарта во весь рост производил впечатление важности и богатства.

– Сколько тебе? - рыгнув после обеда, спросил Вадик, разваливаясь в вольтеровском кресле.

– Мне бы четыре тысячи, если можно, – краснея попросила Оленька. – Я скоро верну…

Вадик нажал кнопку на настольном телефоне:

– Петровича ко мне!

Появился человечек невзрачной наружности.

– Оформи ей четыре тысячи в долг на год.

– Под какой процент?

– Беспроцентный…

Человечек попросил у Оленьки удостоверение личности – благо, она захватила с собой российский паспорт и французскую карту Вида на жительство. Человечек вышел и через минуту вернулся с распечатаным займом.

Оленька расписалась, где он показал, человечек нотариально заверил ее подпись, шлепнул печать, одну копию спрятал себе в папку, другую вложил в конверт, отдал Оленьке и удалился.

– Большое спасибо, – Оленька обратилась к задремавшему Вадику, – а…

– А-а, деньги, – Вадик широко зевнул, достал портмоне, вынул четыре бумажки. – Раздевайся!

Оленька молча сняла белую блузку, юбку, расстегнула лифчик, сняла трусики.

– Залезай на стол, вставай раком!

Оленька забралась на лакированый стол с позолоченым письменным прибором, опустилась на колени, оперлась на руки, посмотрела на Вадика.

Он опять нажал кнопку коммутатора:

– Охрану ко мне! Двоих!

Потом навел объектив Айфона на Оленьку:

– Пачкаться о тебя, ёбаную-переёбаную старую шлюху, я не буду: толпа вонючих негритосов давно твою пизду помойным гнильем засрала – не щель для ебли теперь, а гнойный лепрозорий. Ноги раздвинь! Тебя охрана выебет, а я посмотрю, пофотографирую… Проценты на долг отрабатывай!

По интернету Оленька нашла самую дешевую в округе армянскую компанию ритуальных услуг “Гегард”. К ее удивлению, лакированый гроб выглядел достойно, лимузин-катафалк свеже вымыт, сотрудники “Гегарда” в приличных черных костюмах и белых перчатках. Все юридические и организационные хлопоты “Гегард” взял на себя. Оленьке могла просто погоревать…

Рядом с госпиталем, отгороженный высокой стеной и кипарисами, стоял незаметный серый домик для печальных событий. Оленька и дети простились с мамой в комнате, отведенной для таких случаев.

Мама за три дня, что прошли после смерти, уменьшилась и как-будто ссохлась. Высокая, крупная при жизни, теперь она выглядела старенькой девочкой. Ее омыли, причесали, положили тон и румянец на щеки, подкрасили губы, одели в любимое темно-синее шелковое платье. В гробу посреди белых цветов, с распятием в скрещенных на груди руках, она выглядела спокойной и немного строгой.

Обнявшись, Оленька и дети минут десять простояли у гроба, тихонько переговариваясь и всхлипывая. Потом в комнату вошли несколько друзей мамы и Оленьки. Отец Борис, совсем старенький священик из собора на Рю Дарю, прочел молитву.

Помощники из “Гегарда” вывезли гроб на специальной тележке и поставили в лимузин. Оленька с детьми и священик поехали вместе с гробом, остальные пошли пешком – кладбище для жителей Клишей было через дорогу от госпиталя, идти всего пять минут.

У открытой могилы отец Борис помолился еще раз об усопшей рабе Божьей, помахал кадилом, гроб опустили в яму и он первым бросил на него горсть земли. Оленька, дети и малочисленные друзья последовали за ним.

Когда выходили с кладбища, в сумочке у Оленьки завибрировал телефон – это звонила Катя из Москвы. До нее дошли панические Оленькины сообщения и она была готова срочно перевести деньги в Париж…

30. Жемчужина

– Добрый вечер, дорогие радиослушатели! Начинаем нашу вечернюю передачу “Разговоры в Пятнашке”, – ведущий программы Алик, он же главный оператор, режиссер и владелец, подал знак молодым дикторам Паше и Вере начинать, а сам отключил свой микрофон и вышел из “студии” – шестиметровой кухни в коридор.

Радио, точнее, радиовещание, было страстью Алика с детства, с первого детекторного приемника, спаянного своими руками. Слушать эфир, ловить незнакомые станции, переговариваться со всем миром было для него подлинным наслаждением. В Союзе Алик закончил Радиотехникум и несколько лет отработал на заводской радиостанции в Кременчуге. Серые будни, беспросвет уездной жизни и нескончаемое пьянство пролетариата повергли его в отчаяние и состояние, близкое к самоубийству.

Алик уволился с завода, завербовался в метеорологическую партию и провел одну зимовку на станции за Полярным кругом. Там он отморозил себе два пальца, бросил курить, выучил по самоучителю английский язык и пристрастился к микрофону – свобода эфирного слова его заворожила. За эту свободу радиослова метеорологическое начальство и уволило Алика “По собственному желанию”.

Хороший радист на Севере мог найти работу всегда, несмотря на подпорченную трудовую книжку, но Алика уже “отравили” передачи Севы Новгородцева, Ховарда Стерна и всемогущество своего микрофона. Он решил эмигрировать, благо в Израиле жила двоюродная тетка.

В Земле Обетованной Алику не понравилось: слишком много евреев, мало простора, и нет работы с микрофоном. От безработицы, жары, стрельбы и теплой водки он сбежал во Францию: после прогазованного Кременчуга она казалась волшебно-красивой страной. Во Франции тоже пришлось помыкаться, пока учил язык, устраивался с документами, перебивался мелкими заработками.