— Да, — вопреки его мыслям, звучит уверенный голос за дверью.

Лафейсон поднимается с пола только через полчаса и с большим трудом: ноги не держат, трясутся от понимания того, куда он намеревается пойти и что собирается сделать. Дрожащими пальцами он берёт подсвечник и направляется к лестнице, ступая по скрипучему полу так тяжело, будто его ноги налились свинцом — в голове его мысли стали туманом, а в горле так жгло, будто он накануне залпом выпил стакан виски и ничем не закусил. Воск капал со свеч на тёмные ступени и голые ступни, но Локи практически не замечал этого, полностью погружённый в себя.

Открыв дверь и войдя на чердак, он проходит к портрету, ставит подсвечник на пол и берётся двумя руками за ткань — последнее препятствие на пути к картине. Зажмурив глаза и затаив дыхание, он грубо одёргивает её в сторону.

В книгах, что он читал когда-то на досуге, всегда мантрой повторяли о том, что, дабы избавиться от страха, необходимо посмотреть ему в глаза. Всё ещё не глядя на портрет, Локи тянется пальцами к золотой раме, невесомо касаясь её, будто стараясь психологически подготовиться к грядущим потрясениям. Прикусив губу, он наконец позволяет своему сознанию лицом к лицу встретиться со своей душой.

Сейчас он был так близко к портрету, что наклонись чуть вперёд — ткнулся бы в него носом. Ошалелым взглядом Локи шарил по нарисованному отражению, будто окаменев на месте, а в следующую секунду отпрянул так, словно его ударили в самую грудь. На импульсе он сделал несколько шагов назад, чудом не уронив при этом на пол горящие свечи. Он не мог поверить.

То, во что превратился портрет, было настолько ужасно, что к горлу у него подступил приступ тошноты, а пульс и дыхание в мгновение сбились от огромной дозы поступившего в кровь адреналина. Руки Лафейсона на картине были щедро окрашены ярко-красной краской!

Она стекала к золотой раме и капала на пол, оставляя там небольшую лужицу. Ранее на портрете не было ни капли огненной цвета, но теперь, кажется, краснота сполна преобладала над всей остальной палитрой. Кровь стекала по рукавам, окрашивала даже трость, на которую он опирался. Но даже это не было единственным произошедшим изменением: синяки под глазами омрачняли посеревшее лицо, брови нахмурились, образуя морщинистую складку между собой, а сам взгляд зелёных глаз стал злым, что вдвойне подчёркивал высокомерно поднятый подбородок. И это его душа!

Лафейсон осел на пол рядом с подсвечником. Несколько часов он смотрел на картину, не смея отвести взгляда, и ощущал, как внутри него всё словно начинало преображаться. Как же он отвратителен, как же страшен! Постукивание нескольких напольных часов и блекло-желтый свет погружали в транс. Он был загипнотизирован своим портретом, и тот изменял его, разбивая столь хрупкое фарфоровое тело и заливая в него крепкую холодную сталь.

В какой-то момент все часы оглушающе громко отбили полночь, и только тогда Локи поднялся с пола, забрав подсвечник, и вышел из комнаты, оставив пыльную ткань для портрета одиноко пылиться на грязном полу.

***

На следующем ужине он улыбался, был надменен и так прекрасен, что приковывал внимание всех гостей только к своей собственной персоне, словно светясь на фоне остальных лордов, поглощенных пустой болтовней о политике и скудоумными шутками. Бархатный смех завораживал и дам, и молодых леди, а умело поставленная речь привлекала за собой и некоторых мужчин. Локи купался во внимании и наслаждался им, совершенно не обращая внимания на сидевшего по другую сторону стола наблюдающего за ним Тора.

Одинсон не мог понять. Сын Лафея светился и в то же время в его глазах сгущались тени, заставляя внутри что-то испуганно дрожать. Будто этот яркий, улыбающийся парень был заключённым, агнцем внутри своей оболочки. С последней их встречи он столь преобразился, что Тор был полностью уверен: в этом как-то замешан дьявол.

Ему хотелось смеяться с этой мысли, но каждый раз, когда он пытался, весёлость получалась такая неискренняя, что ощущалась скорее смехом боли. Будто жертва отчаянно смеётся над шуткой своего похитителя, тщетно надеясь, что это поможет ей сбежать. Одинсон вспомнил вопросы юноши о возвращении души и чуть дёрнулся, схмурив брови. Сделав глоток вина, он поднял взгляд на Локи.

Тор сразу вспомнил, что он сказал Фандралу недели назад. Он заявил, что желает, чтобы Локи стал бояться его и полюбил — сейчас же Одинсону начало казаться, будто юноша и страшится всех, и не любит никого. Будто что-то отравляет его сердце, будто запястья и лодыжки его заключены в кандалы. Неужели у него и правда нет души? Тор мотнул головой, будто от едкого алкоголя, коснувшегося его языка.

Возможно, говорил он себе, это какое-то изощрённое психическое заболевание. Зарождение шизофрении? Почему-то сыну Одина это казалось ещё более смешным и менее правдоподобным. Тем не менее, одно стало предельно ясно для него к концу ужина: им с Локи жизненно необходимо поговорить.

Осведомив леди Сиф о том, что ему пора идти, он ещё боялся, что Лафейсон не пойдёт за ним или же просто пропустит всё мимо ушей, слишком увлёкшись разговором с очаровательными молодыми девушками. Но спустя пару мгновений его губ коснулась лёгкая ухмылка: как только он встал со своего места, парень кинул на него взгляд и тоже обратился к хозяйке торжества.

Пять минут спустя они оба стояли под козырьком одного из домов напротив друг друга и курили. Ни Локи, ни Тор не произнесли ни слова за всё это время и лишь смотрели глаза в глаза столь странно и непрерывно, что это, пожалуй, выходило за установленные обществом негласные рамки приличия. Они будто изучали души друг друга, старались заглянуть под кожный покров и рассмотреть ближе мельчайшие тёмные уголки сознания. В какой-то момент над ними зажёгся фонарь и они, словно сговорившись, одновременно двинулись в сторону дома лорда Лафейсона.

========== Часть 6. ==========

— Ты словно дьявол, запертый в ангельской оболочке, — шипит ему на ухо Тор, оттягивая накрученные на пальцы чёрные волосы Лафейсона и склоняя его голову вбок, безумно желая обнажить прекрасную шею парня и оставить на неё грешные следы их грядущей совместной ночи. Локи одёргивает его за локоть, прерывая действо в самом начале, и лжёт:

— Дворецкий может вернуться в любой момент, так что давай сначала поднимемся в спальню, святой отец, — с ухмылкой произносит он, а Одинсона словно пронзает иглой. Мужчина чуть кивает, позволяя юноше вести себя за руку по лестнице.

Оказавшись в нужной комнате, Локи усаживает Тора на кровать, смотря ему прямо в глаза и словно гипнотизируя. Он медленно, не отрывая взгляда, ведёт тонкими пальцами по своему плечу, позволяя упасть до локтя расстёгнутой наспех рубашке. Будто в каком-то медленном танце, он постепенно избавляется от одежды, не позволив мужчине прикоснуться к себе ни разу за всё это время. Только полностью оголившись и почувствовав странную пьянящую власть над Тором, он наконец делает шаг ближе, позволяя полностью себя рассмотреть.

Локи был красив. Одинсон знал это и до того, как тот снял одежду, но сейчас сей факт был попросту однозначен. Молочная кожа, освещённая только золотистым светом стоящих неподалёку свечей, манила прикоснуться к себе, звала, подобно сиренам. Острые ключицы хотелось прикусить, пройтись по ним языком, а до плоского живота так и тянуло коснуться своей холодной ладонью, заставляя паренька вздрогнуть от неожиданного контраста, а в следующую секунду уже обхватить за талию и опрокинуть на кровать.

Так он и сделал, чем вызвал у парня тихий неожиданный вскрик. Маняще улыбнувшись, он раскинул руки в стороны, заглядывая Тору прямо в глаза и будто шепча ему под корку сознания, что с этого момента он позволяет ему делать с собой всё, что тот захочет. Как никто другой, Локи знал, как действует на людей полная свобода.

Холодными руками Одинсон вёл по телу юноши, будто желая прочувствовать каждый его миллиметр, не оставив ни единого местечка без своего внимания, распаляя Локи до такой степени, что терпеть становится даже отчасти мучительно, пускай от этого и не менее прекрасно. По этой причине Лафейсон, сразу как только Тор подносит к его губам пальцы, в тот же момент обхватывает их губами и принимается посасывать, обильно смачивая их своей слюной.