Руки скользнули по его плечам, ощущая прохладу намокшей ткани, и он вздрогнул.

Несколько секунд метаясь между тем, чтобы отойти и присесть рядом с ним, я опускаюсь на колени и обнимаю его, прижавшись лбом к мужскому плечу.

Ощущаю, как по моим щекам катятся слёзы и вздрагиваю вместе с ним, как только он начинает плакать. Навзрыд. Подняв голову к небу и омывая своё лицо дождём. Ливнем. Схватившись руками за короткую траву и сжав пальцы в кулак, ударяет по земле. Колотит по ней, пытаясь избавиться от душевной боли, что гложет его с тех пор, как он вспомнил.

Вспомнил, что остался совсем один.

Подняв левую руку чуть выше, я запускаю пальцы в его волосы, пододвигаясь чуть ближе, и ощущаю его горячее дыхание на своей шее. Оно медленно спускается к месту, где всё ещё болит. Прислонившись к моей грудной клетке лбом, он лишь тихо всхлипывает, размякнув в моих объятиях.

И не нужно было никаких слов, обид или оскорблений. Всё это было так…не к месту. И не потому, что мы были здесь, а потому, что просто нуждались друг в друге. В объятии. В касании. В поддержке.

Я в Остине.

Он в Джейд.

Глава 16.

Если взять шкалу от одного до десяти, то насколько эта ситуация будет абсурдна, Уэльс?

Лежать сейчас на диване в её гостиной. В её доме. Пялиться в её потолок и слышать, как скулит её собака…а её ли?

Губер, мать его.

Накрыв лицо ладонями, перекатываюсь набок и хмурюсь от пульсирующей боли в висках.

Мне не стоило пить вчера. И позавчера. Не пробовал и не нужно было.

И как я до этого докатился?!

Это же Прайс. Та идиотка из Академии, которая одним своим присутствием раздражала до скрипа зубами. Ага. И та, в чью грудь ты вчера тычился носом, вдыхая всё тот же запах жасмина.

И как я сразу не понял?

Ведь во всей Академии так пахло только от неё. Так пахли все вещи Дэвида, когда он припирался в комнату под утро.

От одной мысли о Купере мне становится ещё хуже. То ли потому, что он пялился на неё, то ли потому, что что лапал ещё шесть лет назад. Интересно, у них что-то есть? И было ли что-то? Потому что после того разговора в коридоре я не обсуждал с ним Прайс. Мне вовсе было не до этого.

За раздавшимся шумом позади послышалось почти неслышное «Ой», и я решил, что с меня хватит. Хватит лежать и думать о том, как всё хреново. Да, хреново, и я вчера всем своим видом доказал это. Опустился в глазах Прайс, как только смог, и был готов к тому, что она уйдет. Посчитает меня слабым.

Но она не ушла.

Мало того: подняла с земли, привезла к себе домой и уложила спать, оставив на журнальном столике стакан воды и таблетку. Видимо, от головной боли.

Почему?

Ведь я вёл себя как дерьмо по отношению к ней. Постоянно кидался грязными словами и оскорблениями в её адрес. Задирал перед друзьями и на глазах у всех одногруппников.

Что изменилось, Прайс?

Перед глазами появляется отец. Он вздымает подбородок и смотрит на меня, как на лучший из тех шедевров, что приобрёл в Париже. Он горд мной.

Неужели наконец-то я делаю всё правильно?

Скорее всего, потому что признаю тот факт, что Прайс занимает восемьдесят процентов моих мыслей, и не пытаюсь выкинуть её из головы, кидая очередное едкое словечко. Как настоящий мужчина.

И как я мог вести себя ТАК рядом с ней?

И я не об Академии, нет. Полторы недели назад, или две. А быть точнее — три.

Видимо, потеряв отрывок памяти, я потерял навык сдерживать себя: держать язык за зубами даже когда мир рушится прямо на глазах. Когда грёбаные штаны малы, а квартира кажется чужой. Когда ты наступаешь на хвост кота, и тот в сию секунду мстит тебе. Когда Лонг несёт какую-то чушь, а ты всматриваешься в его лицо, потому что оно кажется знакомым.

И…твою мать, как можно было пустить пулю ей в грудь?

Блять.

Откидываю одеяло в сторону и ставлю ноги на пол. Щурюсь от непривычно-яркого света и кидаю быстрый взгляд в сторону окна, оттуда просачиваются лучи солнца.

Впервые за полторы недели с того самого момента.

«— Там, где ты его оставил, — холодный тон Прайс меня нервирует.

Сжав челюсть:

— Да неужели? Там его нет!

И вот оно. Удивление, промелькнувшее в её глазах.

Размышляет о том, что я вернулся? Вернулся за котом или за её телом?

Да, я вернулся, осознав что совершил самую большую ошибку. И именно поэтому следующие слова звучат так правильно:

— Ты выстрелил в меня, хотя я была единственным человеком, который заботился о тебе!»

Да, именно по той долбанной причине я вернулся.

Ты заботилась обо мне.

Какая же ты…идиотка, Джейд.

Идиотка, потому что подпустила к себе так близко. Идиотка, потому что позволила себе заботиться обо мне. Идиотка, потому что…подставляла себя раз за разом, а затем сделала это окончательно, потому что привезла мне мой же пистолет.

Зачем?

Беспокоилась? Но почему?

Этого мне пока не понять.

Вздрагиваю, расплескав воду на ковёр, как только дверь в гостиную открывается и на пороге появляется Губер. Следом за ним идёт Жак, подняв хвост трубой, и выглядит это так, будто он что-то замышляет.

Я ставлю стакан на стол, всё ещё ощущая привкус таблетки, и касаюсь правой ладонью головы Губера. Он виляет хвостом и тихо скулит. Жак наблюдает.

Поднявшись с дивана, еле переставляя ноги, иду на кухню, чтобы получить ещё одну порцию воды, как останавливаюсь в дверях, заметив Прайс.

Она стоит у окна, придерживая кружку…кажется, со своим излюбленным чаем.

Да, со вкусом яблока.

Что-то напевая себе под нос, она оборачивается в мою сторону и резко вздрагивает, приложив ладонь к месту, где сейчас находится шрам. Облегченно выдыхает, а затем её взгляд соскользнёт чуть ниже, остановившись в том месте, где утро более чем доброе.

Хмурит брови, вздымает подбородок, приоткрывает губы:

— Мне нужно на работу, — единственное, что она осмеливается сказать.

— Мне тоже, — пожимаю плечами, пытаясь не выдать того, что меня задел её оценивающий взгляд.

— В таком виде? — щурится. Вздымает бровь.

— Ой, да ты себя видела? — срывается самопроизвольно с моих губ. Мысленно закатываю глаза из-за данной выходки.

— Что?! — явное возмущение написано у неё прямо на лице.

— Я имею ввиду твое состояние, — указал я на её бледность, замешкавшись. Не грубить ей пока что не выходит.

— На своё бы обратил внимание, — лишь кивок в мою сторону, а затем нервный перекат с одной ноги на другую.

Ох, опять эти излюбленные перепалки. Только сейчас они вызывают…какое-то ненормальное чувство удовлетворения, а не раздражения.

Видеть её такой…смущённой и взволнованной одновременно — забавляет.

Я опускаю голову, как только ощущаю что-то мягкое у ноги. Это Жак. Трётся об меня мордой и тихо мурлычет. Показушник.

— Я так и знал, что он у тебя, — скрестив руки на груди, заявляю я.

Кажется, Прайс ещё больше недовольна. Как моим поведением, так и внешним видом. Чем ей не нравятся мои боксёры?

— Вот ведь новость! Скажи спасибо, что…

— Спасибо, — самопроизвольно.

Пячусь назад, испугавшись собственного ответа, и, крепко сжав челюсть, надеюсь, что она не ткнёт меня носом в мою же…ошибку?

Когда слово «Спасибо» считалось ошибкой, идиот?!

Она молча поджала губы, и я заметил, как её щёки покрыл лёгкий румянец.

Какого чёрта происходит?! Какого чёрта я стою перед ней в одних боксёрах и говорю «спасибо»?

Уровень абсурдности побил прошлый рекорд.

— Я выезжаю через пятнадцать минут, и, если ты не успеешь собраться — пойдёшь пешком, — проговаривает она, стараясь спрятать взгляд.

Я даже не успеваю ничего ответить, так как Прайс буквально пулей вылетает из собственной кухни.

***

Заперев за собой дверь в комнату, я прислоняюсь лбом к прохладной поверхности двери и тяжело выдыхаю, выпустив наружу все эмоции, скопившиеся за последних две минуты.

Если бы нужно было описать сегодняшнее утро, я бы однозначно дала ему сленг вроде «мир катится к чёрту». Потому что он действительно катится именно туда.