Изо дня в день шло организованное разграбление Воронежа. На запад, в логово фашистского зверя, ползли битком набитые эшелоны и вереницы тяжело груженных автомашин. Вывозилось все, что могло представить собою ценность, вплоть до мебели, наворованной по квартирам жителей, и паркета, сорванного с полов «Путевого дворца» Екатерины II. Разбойничий геринговский концерн уже наложил свою лапу на заводы имени Дзержинского и имени Коминтерна, объявив их своею собственностью.

Оккупанты глумились над патриотическими чувствами советских людей. Они взорвали памятники Владимиру Ильичу Ленину и Петру I. С солдафонской тупостью придумывали новые названия для улиц города: Пивная, Ликерная, Водочная, Собачий переулок…

Обо всем этом было известно истребителям и ополченцам. Среди них были отважные разведчики, которые тайными тропами пробирались на территорию, захваченную врагам, и приносили командованию ценные сведения. Шли добровольно, не страшась опасности, хорошо зная, что подвиг разведчика остается безыменным, а каждый неверный шаг грозит смертью.

В числе других побывал в занятой немцами части Воронежа семнадцатилетний комсомолец Коля Лонгинов, боец истребительного батальона. Ночью из Парка культуры и отдыха он поднялся на пригорок возле стадиона «Динамо», где проходил наш передний край. Крался вдоль забора, минуя парашютную вышку, потом долго полз дворами и огородами, пока не уверился, что основная немецкая оборона осталась позади.

Моросил дождь. Было очень темно. Дома стояли пустые, с распахнутыми настежь дверями. Где-то поблизости улицей проходили солдаты, звякало оружие, слышалась отрывистая немецкая речь. Идти дальше было рискованно: легко потерять ориентировку, нарваться на врага. Коля спустился в попавшийся на пути погреб, нащупал в углу пустую бочку и забрался туда. Усталость взяла свое, он незаметно задремал.

Проснулся на рассвете от минометной стрельбы, продрогший, с затекшими руками и ногами. Переждал, пока взойдет солнце, и осторожно двинулся вдоль улицы Ленина. Она была пустынна. У пожарной части на столбе висел мужчина. Возле него был прибит большой фанерный лист с какой-то надписью. Коля поспешно свернул в переулок налево. Рядом во дворе залаяла собака. Из калитки выглянула старушка с худым, изможденным лицом.

— Бабушка! Скажите, в городе есть люди? — спросил Коля. — Я маму свою ищу.

— Старые да малые пооставались, — ответила она, — Левей держись, сынок, вокруг вокзала запретная зона.

Коля спустился в глубокую выемку, по которой проходит к станции железнодорожный путь, перебрался через полотно. Когда поднимался на другую сторону, неподалеку от него по порожкам прошло вниз несколько немецких солдат. Коля замер, ожидая худшего. Но солдаты но обратили на него внимания: он выглядел совсем мальчишкой — невысокий, худенький, в старенькой футболке и синих штанах от лыжного костюма…

Дальше пошел дворами вдоль проспекта Революции.

Выбрался на улицу против клуба имени Коминтерна. На углу дома висело объявление немецкой комендатуры:

«Господа г. Воронежа! Просим в три дня эвакуироваться за Дон. Не подчинившиеся будут считаться партизанами и подвергаться повешению»…

Повстречалась пожилая женщина. Коля заговорил с ней. Она рассказала все, что знала о силах немцев, о положении в городе. Гитлеровцы выгоняют из Воронежа всех. Жителям приречных улиц на сборы дано всего несколько часов… Посоветовала Коле быть осторожней и глазами указала в сторону Дворца пионеров. Там на указателе перехода висел человек…

Коля все же решил взобраться на верхний этаж полуразрушенного бомбежкой клуба имени Коминтерна и оттуда осмотреть район вокзала. Но это ему не удалось Позади послышались шаги, и немецкий офицер схватил его за шиворот.

— Партизан? — спросил он, доставая пистолет.

— Мамку ищу! — ответил Коля.

— Где матка?

— Вон она! — сказал Коля и указал на женщину, с которой перед этим разговаривал, — она еще не успела уйти далеко.

Офицер разжал руку, но смотрел недоверчиво. Коля догнал женщину. Она без слов поняла все. По-матерински обняла его, погладила по голове, поцеловала. Они вместе спустились вниз по улице Коммунаров…

Обратно к своим Коля вернулся ночью. Пробрался к самой реке. Вокруг было тревожно. С вышки Алексеевского монастыря постреливал немецкий пулемет. Коля полз вдоль берега тростниками, пока не был окликнут нашим часовым…

Известие, принесенное Лонгиновым, подтвердилось. Чувствуя непрочность своего положения, фашисты изгнали из города остававшихся там жителей. Специальные отряды палачей прочесывали отселенные улицы, убивая стариков и больных, — всех, кому было не под силу покинуть родной кров.

Невыносимая тяжесть ложилась бойцам на сердце. Как праздника, ждали они дня, когда, наконец, смогут за все рассчитаться с врагом.

И он пришел, этот день.

О предстоящем выступлении бойцам было объявлено утром, после физкультурной зарядки.

Ополченцев выстроили перед террасой большой дачи детского санатория в Сосновке, где помещалась их казарма, Было тихо. Чуть слышно шумели вершины высоких сосен, залитые мягким утренним светом. Деловитый стук дятла звонко разносился но лесу. Бодрила сухая осенняя свежесть начинающегося погожего дня.

Комиссар Куцыгин объявил о полученном приказе. Ополченцам и истребителям предстояло в составе сводного отряда, плечом к плечу с бойцами Красной Армии, драться за освобождение родного города…

Короткая, внешне сдержанная речь комиссара была проникнута большой внутренней силой и страстностью. Она глубоко волновала бойцов. Они понимали, что им оказано большое доверие. Задача, поставленная перед ними, была почетна и ответственна. Им предстояло стать участниками великого сражения, в котором решалась судьба нашего социалистического государства, сражения, развернувшегося на тысячекилометровом фронте от Верхнего Дона до Приволжских степей и горных отрогов Кавказа. Беспощадно громя гитлеровцев на улицах Воронежа, они не только будут сражаться за родной город, но и окажут братскую помощь защитникам Сталинграда, куда фашистское командование направляет сейчас свой основной удар…

День прошел в деятельной подготовке. Бойцы чистили оружие, проверяли снаряжение, писали письма родным и друзьям. На руки были розданы ручные и противотанковые гранаты, консервы, хлеб.

Общее настроение можно было выразить двумя словами:

— Наконец-то! Дождались…

Только девушки ходили грустные, подавленные. Им было объявлено, что в завтрашнем бою они участвовать не будут. На них было тяжело смотреть, в глазах их читались обида и невысказанный упрек. Даже всегда бойкая Роза Попенко, непоседа и задира, с лихо выпущенным из-под кожаного шлема чубиком, притихла, ушла в себя.

Все же девушки не теряли еще надежды, что приказ в последнюю минуту может быть изменен, и тайком готовились к походу: чистили винтовки, укладывали вещевые сумки, Маруся Осадчих и Наташа Бабина поодиночке подходили к своим командирам и просили разрешить им идти в бой вместе с товарищами. Трудно было отказывать им, и только мысль о том, что впереди — тяжелый наступательный уличный бой, требующий от бойца исключительной выдержки и выносливости, чреватый всякими случайностями, давала командирам твердость оставаться непреклонными.

В средине дня в штаб истребительного батальона пришла Аня Скоробогатько. Она была внешне спокойна, но в глазах ее горел хорошо знакомый товарищам упрямый огонек.

— Товарищ командир батальона! — сказала она твердым, хотя и несколько сдавленным волнением голосом. — Кто в тяжелый час, переживаемый нашей страной, может запретить нам, девушкам, с оружием в руках защищать Родину? Иль мы не заслуживаем доверия?.. Не может быть, чтобы вы думали так. Я уверена, что вы разрешите нам участвовать в предстоящем бою наравне со всеми бойцами. Иначе какой смысл имеет наше пребывание в отряде?..

Глубокая убежденность в своей правоте была в словах Ани. И она добилась того, о чем просила. Девушкам было разрешено участвовать в бою.