Приводя столь пикантную историю, Крлежа ссылается на свои доверительные разговоры с русским послом в Турции фон Грисом. Но Крлежа, замечает А. Арсеньев, явно перепутал фамилию своего приятеля: его звали не Грис, как он утверждает, а Гирс. Российских дипломатов под фамилией Гирс было трое: Михаил Николаевич (1856–1932) служил в Китае, Бухаресте, Константинополе (1911-14), Риме, Париже, где и умер. Александр Александрович (1850–1923) служил в Цетинье (Черногория). Николай Николаевич (1853–1924) — посланник в Вене. Конечно, Крлежа имеет в виду Михаила Гирса, но дважды ошибается: искажает его фамилию и путает его с другим российским дипломатом, которого встретил в Дубровнике.

Казалось бы, Крлежа просто подзабыл фамилию Гирса. Но не так все просто: похоже, М. Н. Гирса ничто не связывало с Дубровником. Почитаем А. Арсеньева дальше:

Просмотрев два разнящихся по тексту издания — Излет у Pycujy (Загреб, 1926 и Сараево, 974), — я установил, что Мирослав Крлежа в Дубровнике у престарелого «графа Г.» (вероятно, драматурга Иво Войновича) встретил Павла Артемьевича Лобачева (1874, Вильно— 1921, Дубровник), служившего консулом и вице-консулом в нескольких русских миссиях на территории Турции. Лобачев со своей больной женой и тремя сыновьями прибыл в Дубровник в 1918 году. Там он скоропостижно скончался (от астмы). Его жена Зинаида Владимировна (1879–1922), переехав с детьми в Нови-Сад, перевезла туда же останки мужа. Она тоже вскоре скончалась; оба похоронены в Нови-Саде, могилы и памятники сохранились. Я ухаживаю за ними… Крлежа в своей книге этого российского дипломата именует «бароном фон Икс», преувеличивая его значение («известный европейский посол», «Его превосходительство царский русский посол в Цариграде, врангелевский эмигрант»).

Между тем в нью-йоркском «Новом журнале» сам же А. Арсеньев приводит воспоминания сына Лобачева, Юрия Павловича, где говорится, что их семья в Дубровнике жила в отдельном доме и ни о какой мансарде под крышей графского палаццо («с мышами, крысами и голубями», как это живописует М. Крлежа) речи не идет:

...Мы остановились в гостинице «Лапад», которая и ныне существует. Вскоре отец нанял довольно большой дом с садом, на холме, в начале района Лапад[76].

Вторая нестыковка состоит в том, что Косовская Митровица и Македония — все-таки не собственно Турция, а тогдашние захудалые турецкие вилайеты. И никаким Черным морем и Дарданеллами там и не пахнет. Нет, совсем не похоже, что «Грис» и Лобачев — одно и то же лицо. Впрочем, мой корреспондент, словно предчувствуя возражения, делает красноречивую оговорку: «Писатель Крлежа также мог спутать имя дипломата Гирса с русским эмигрантом в Дубровнике бароном Фирксом; такой там жил в 1921 году». Но и тут берет сомнение: какое отношение имел барон Фиркс к русской дипломатии?.. А кроме того, в том же арсеньевском очерке есть указание, что барон по прибытии в Дубровник разместился в крепости Ревелин.

Примечательно, что и черногорский Гире, Александр Александрович, по своим взглядам, похоже, чем-то неуловимо напоминает загадочного приятеля Крлежи. Вот как рассуждал А. А. Гирс:

Сербы королевства прониклись в последнее время уверенностью, что в их борьбе с Австрией, в какую бы форму эта борьба ни вылилась, они найдут в России и в русском правительстве и сочувствие, и поддержку. Попытки вовлечь нас в свои расчеты с Австриею были ими сделаны в эпоху Боснийского кризиса… нет оснований для уверенности, что они не возобновят их и теперь, когда Австрия, по-видимому, решила вступить в систематическую борьбу с «великосербством»… Если бы в защите домогательств сербов балканских мы дошли до резкого обострения наших отношений к Австро-Венгрии, сербские народы этого государства разбились бы еще более… [77]

А. А. Гирс даже признается, что испытывает «священный ужас при мысли, что домогательства и судьба балканских сербов могли бы вынудить Россию на кровавую расправу с Австриею и ее союзницею».

Австрофильский образ мыслей А. А. Гирса, как и интеллектуальная манера его рассуждений, вполне могли очаровать взыскательного хорватского писателя. Перефразируя Пушкина, можно сказать: ай да Крлежа, ай да сукин сын, задал ты нам загадки!.. Безусловно, в разговоре с Ченгичем он что-то напутал, но эта та путаница, которую не назовешь старческими завихрениями; она очень плодотворна и поможет в распутывании других узелков. А вот личность пресловутого «Гриса» так и остается туманной. Если уж один из лучших знатоков Русского Зарубежья, досконально изучивший русскую эмиграцию в Дубровнике, споткнулся на том, значит, расколоть сей орешек действительно, нелегко.

29 июня / 9 июля 1914 года идеолог русского анархизма П. А. Кропоткин писал Н. И. Гольдсмит из Брайтона:

Война, большая, общеевропейская, которой приближение только незнание и близорукость радикалов могли отрицать, разгорится через несколько дней. Германия, уже 10 дней тому назад решила бесповоротно ее начать. Был бы я моложе — был бы с вами в Париже, который опять приходится защищать от немецких Гуннов, Париж и послереволюционную цивилизацию Франции[78].

Биограф Кропоткина отмечал, что еще в 1912 году Петр Алексеевич говорил о надвигающейся европейской войне, которая «должна вспыхнуть летом 1914 года, когда Германия закончит работы по прорытию Кильского канала и когда во Франции и в России снимут жатву»[79].

Эти кропоткинские предвидения, безусловно, можно отнести к разряду блестящих исторических пророчеств. Но вряд ли можно утверждать, что мир был на волоске от войны перед выстрелами в Сараево. Хотя, может быть, и сам Кропоткин не догадывался, что для соскальзывания в катастрофу требуется лишить жизни всего одного человека — Франца Фердинанда. А вот Аписа, похоже, такие предчувствия посещали. Милан Протич приводит такой эпизод:

Один из умеренных «чернорукцев», позднее профессор юридического факультета, в одном из разговоров как бы между делом— думаю, это было в 1942/43 году, — хвалебно рассказывая о личности Аписа, заметил, что однажды, перед 1914 годом, поднимаясь по лестнице Главного сербского генералштаба, Апис остановил Милована Гр. Миловановича (одного из основателей «Черной руки», члена Верховной центральной управы. — И. М.), который шел вниз, и спросил его, что бы случилось, если бы убили Франца Фердинанда, австрийского престолонаследника? Милован Гр. Милованович посмотрел на него с большим удивлением и с недовольством покачал головой, как бы говоря: «Бог с тобой». Никогда больше о том Апис ему не проронил ни слова, хотя они были очень близкими приятелями и соратниками[80].

Поговаривают, что точно такой же вопрос накануне рокового дня задал своему румынскому коллеге глава русской дипломатии С. Д. Сазонов[81].

Из воспоминаний бывшего директора департамента министерства иностранных дел В. Б. Лопухина:

Сазонову, ссылаясь, правда, не на документы, а на слухи, «исходившие из дипломатических кругов», приписывается такой вопрос, заданный румынскому премьер-министру Братиану (дело происходило в Констанце, куда приехал царь в сопровождении Сазонова на свидание с румынским королем Карлом — за 13 дней до убийства Франца Фердинанда): «Какую позицию займет Румыния в случае вооруженного столкновения между Россиею и Австро-Венгриею, такого, при котором начать военные действия была бы вынуждена Россия?».