- Кого? - Лев извлек из багажа планшет и коробку с углем и уже готовился приступить.

  - Великого инквизитора, - объяснил Мора, - а что, это мысль. Левка, давай, рисуй его правдиво, не жалей угля.

  - Прошу, маэстро, - Рене принял в кресле величественную позу и замер. Мора встал за спиной у Левки и с прищуром смотрел, как мастер наносит на лист первые тонкие линии:

  - Так, уже наметилась макитра - это что, голова, Левка?

  - Не смущайтесь, Лев, - успокоил художника Рене, - в Петербурге придворный живописец Каравак всем рисовал вместо физиономий макитры, и все оставались довольны. Он так и помер среди своих макитр, в чинах и в славе.

  - И вас рисовал? - уточнил Левка. Рене лишь сокрушенно вздохнул.

  - Так не платили бы ему, - посоветовал Левка, - вон господ Мегид какой-то деятель вылепил в церкви, помните четырех фарфоровых пупсов? Так они, говорят, тоже отказались платить - оттого, что пупсы непохожи.

  - Я не платил Караваку, - усмехнулся Рене, - но и это меня не спасло. Он мне эту мерзость подарил.

  - Левка, у тебя сейчас нос загуляет, - напомнил Мора, - и уши у людей совсем не там. Папи, вы только не огорчайтесь, вы не такой, вы гораздо красивее.

  За ужином, сидя напротив Аделаисы Мегид, Рене не сводил с ее лица магнетических своих бархатных глаз. Павший светильник был водружен на место и озарял столовую своим неярким светом. Аделаиса мучительно пунцовела под взглядом Рене. "Казалось бы, мухомор мухомором, - завистливо думал Мора о своем "папаше", - А мастерство не пропьешь. Можно поспорить - еще пара дней, и она даст ему не только иезуитскую рясу".

  - Госпожа Аделаиса, - начал Мора - он включил все свое обаяние, и все равно понимал, что до чертова Рене ему как до неба, - сегодня я пытался совершить променад по галереям вашего волшебного дома и обнаружил, что доступ закрыт во все башни, кроме той, в которой мы с вами имеем честь находиться. Неужели в остальных башнях никто не живет?

  - Все в отъезде, - разъяснила Аделаиса. Она почти не ела, и видно было, что какая-то мысль неотступно терзает ее, - Хозяйка этой башни - моя приемная мать, Пестиленс Мегид, а в другие башни нам доступа нет, господа Мегид хоть между собою и родственники, но совсем не друзья.

  - Я видел в церкви неподалеку забавный барельеф, изображающий хозяев этих мест, - вспомнил Мора.

  - Совсем непохожи, - рассмеялась Аделаиса, - тетушка Беллюм грозилась явиться в ту церковь с молотком и "разнести в кашу этих болванов" - она склонна к эскападам и аффектам, наша тетушка Беллюм.

  Рене поднял голову от тарелки. Он ел так красиво, что хотелось на это смотреть, и Аделаиса никак не могла удержаться - смотрела.

  - Пестиленс и Беллюм, - проговорил Рене своим тихим, но отчетливым голосом, - могу поспорить, двух других господ Мегид зовут Мот и Фами.

  - Вы все же знакомы? - воскликнула Аделаиса.

  - Вовсе нет, - летуче улыбнулся Рене, - но я встречал уже господ, подобных господам из дома Мегид. У меня был друг по имени Десэ, и не удивлюсь, если окажется, что они с вашим дядюшкой Мотом дальние родственники.

  - Никогда не слышала, - удивилась Аделаиса.

  - У Папи старческие фантазии, - сердито проговорил Мора, - а барельеф все же хорош. На нашего кучера он произвел неизгладимое впечатление. Он даже зарисовал эти фигуры по памяти.

  - Ваш кучер художник? - рассмеялась Аделаиса, - У него несколько... разбойничий вид. Неужели в нем живет артистическая душа?

  - Еще какая! - признал Мора, - Лев сегодня изобразил нашего Рене - углем, в стиле старых мастеров.

  - Я не смог сдержать слез, - вздохнул Рене, - так меня еще никто не рисовал.

  - Я хотела бы это видеть! - вскричала Аделаиса с детским энтузиазмом.

  - Прикажите - и сразу после ужина мы будем ждать вас в гостиной с этим чудом графического искусства, - предложил Мора.

  - Что ж, свидание назначено - сегодня вечером в гостиной, - провозгласила Аделаиса.

  В гостиную парочка Шкленаржей явилась чуть раньше хозяйки дома - в комнате лишь молчаливый Кристоф зажигал дополнительные свечи, демонстрируя свой отнюдь не медальный профиль.

  - Вам бы притормозить, Папи, - полушепотом посоветовал Мора, перебрасывая в руках папку с наброском, - ей лет шестнадцать, не больше, а вы у нас старый гриб. Грешновато выходит...

  - А что я могу? - пожал плечами Рене, - Я же ничего нарочно не делаю, я просто есть.

  - Кокетка, - проворчал Мора. Он отошел к камину и засмотрелся на два женских портрета над ним - на одном была дама в платье эпохи Руа Солей, а на втором - монахиня с губами, сложенными в куриную гузку, - Как вы думаете, Папи, эти две дамы родственницы или просто похожи?

  - Это одна дама, - проговорила, входя, Аделаиса, - на портретах моя мать, аббатиса Ремиремон. Впрочем, на правом портрете она еще мадемуазель де Лильбон.

  Рене нахмурился, словно вспоминая что-то, а Мора подошел к Аделаисе и раскрыл перед ней папку со злосчастным портретом:

  - Вот, фройляйн Мегид, плоды трудов нашего юного дарования.

  - Ах, бедняжка Рене! - воскликнула, смеясь, Аделаиса, - Он вас не пощадил!

  - Мальчик старался, - вкрадчиво ответил Рене, - будем к нему снисходительны.

  - Вы святой, Рене, - с нежностью произнесла Аделаиса, - я могу лишь попытаться залечить нанесенную рану и нарисовать вас еще раз - может быть, выйдет чуть более похоже. И вас, Алоис, если вы не будете против - должен получиться недурной парный портрет.