- Может, я в ученики к нему мечтаю попроситься? - выпалил Мора и, вспомнив о поручике, пронзительно завопил, а затем продолжил страстным шепотом, - За такие знания стоит и ноги мыть, и воду пить. Мон Вуазен, Тофана - все мертвы, никто во всей Европе более секрета того не знает...

  Хлыст вновь обрушился на спинку многострадального дивана.

  - Ты с именами-то потише, наш цербер может их знать, - напомнил старик, - Пока что просто отвези письмо и посмотри, что там и как.

  - Сам не смогу - поручик глаз с меня не сводит, как бы не выследил, мерзавец. Гонец мой поедет, он все разведает и мне передаст, он парень толковый, - поразмыслив, решил Мора - хоть и не терпелось самому ехать, но так выходило безопаснее, - а то ваш цербер все мечтает под кнут меня подвести. Я дам вам знать, ваша светлость, как гонец приедет, - Мора вскочил на подоконник, сиганул в сад и был таков.

  Князь театрально разразился тирадой многоступенчатых немецких ругательств, вовсе неподобающих пожилому почтенному человеку, и на пороге возник цербер - кудрявый, ощеренный, как злой пудель:

  - Сбежал? Я прикажу его схватить!

  - Брось, Булгаков, я уже отвел душу. Пусть побегает, подлец, - умиротворенно отвечал старый князь, - Давай вернемся опять к Оловяшниковым, в карты сыграем. Ты давно не выигрывал - садись с нами третьим, и обещаю, что звезда удачи загорится и для тебя.

  Поручик не решился спросить - не получал ли его светлость на заре карьеры по лбу канделябром?

  Была уже ночь, когда Мора явился на порог Матрениного номера - как говорится, а-ля натюрель, почти без краски, в одежде псаря, только снял все-таки с носа уродливую повязку. И персонал "Святого Петра" был не то чтобы очень против такого визита. Матрена открыла дверь сама, смерила взглядом:

  - Все равно хорош, негодяй. Что, решился? Едешь?

  - Дай мне гончего, муттер, - Мора взял Матренину руку и поцеловал ее с жаром, - Пожалуйста, хозяйка...

  - Политика? - зевнула Матрена, но руки не отняла, - Не загубишь ты мне парня? Жаль будет потерять его ради курвы немецкой...

  - Это даже не политика, муттер, - Мора посмотрел такими молящими, пронзительными щенячьими глазами, и Матрена вспомнила все, что было у них, и более всего пожелала, чтобы он остался, - это мой шанс стать, наконец, тебе равным.

  Из спальни вышел всклокоченный, сонный Юшка. Матрена сморщилась и отняла руку.

  - Вы поможете мне, госпожа банкирша Гольц? - вкрадчиво, нежно спросил Мора.

  - Что ж не помочь, раз ты платишь, - отвечала Матрена, - когда интригу-то раскроешь?

  - Летом, муттер, летом, как яблоки созреют, - медленно проговорил Мора, - и звезды опустятся низко, и отчетливы станут созвездия Саггитариус и Лира...

  - Брось свои цыганские штуки, - прервала его Матрена, - я дам тебе гончего. Иди, не мешай нам спать, нам с утра дорогу ехать.

  - Спасибо, хозяйка.

  Гонец - все тот же, что и зимой - не подвел. Отвез письмо и привез ответ, и ни волки, ни лихие люди не стали ему помехой. Привез он и еще кое-что, то, на что Мора не смел и надеяться.

  - В Перми два цесарца в речке купались, - чуть лениво, в обычной своей манере, начал рассказ гончий, - да захлебнулись, а абшиды их на берегу остались лежать. Алоис Шкленарж и Павел Шкленарж, то ли два брата, то ли отец и сын, не разберешь. Если выкупишь у меня абшиды вперед Матрены, отдам, но только это дорого. Цесарцы, сам понимаешь.

  - С какого ж рожна цесарцев в Пермь понесло? - спросил Мора, размышляя, сколь опасным занятием становится в наше грозовое время простейшее купание в речке.

  - То зубодер и аптекарь богемские, купцу Ерохину зубы вставляли. Как расплатился с ними купец, на радостях напились...

  - И - айда купаться! - продолжил Мора, - Я возьму паспорта, только Матрене ни слова.

  Они сидели в трактире Шкварни, в самом укромном уголке, отгороженные занавеской, но прекрасная трактирщица то и дело отодвигала занавеску, заглядывала - все ли у гостей хорошо - и бросала на Мору многозначительные взгляды. "Связался на свою голову" - зло думал Мора, понимая, что с романом пора заканчивать.

  - Уж как Матрена меня пытала, - неторопливо продолжил гонец, - и куда я ездил для тебя, и к кому, и что возил.

  - А ты - кремень?

  - Я наврал, что князь ваш в мужнюю жену влюбился на старости лет и так цацки ей дарит, чтоб оттаяла. Но Матрена не скажу, чтобы поверила мне.

  - Так она не такая дура.

  - Так и я не дурак. Ты мне платишь больше Матрены, ей и в голову не придет такие деньги за дорогу отдавать. А что тебе надо в Соликамске том - да бог весть.

  - Многие знания - многие печали, - подтвердил Мора.

  - Хорошо сказано. Прям про меня.

  Госпожа Шкварня заглянула за занавеску:

  - Все у вас хорошо, голуби?

  - Оставь нас, Лукерья Андреевна, в покое, - взмолился Мора, - нам пошептаться нужно без свидетелей. Видишь, и шторку задернули - уединения ищем. Как гость мой уйдет, я загляну к тебе сам.

  Трактирщица скрылась, Мора послушал, как удаляются ее шаги, и спросил:

  - Так что там с графской охраной?

  - Да зашибись у графа охрана, - усмехнулся гончий, - пьяные лежат что ни день, и во главе их поручик, верховный пьяница. Говорил я с лекарем, что с графом живет - тот готов своими руками сидельца придушить, лишь бы самому в столицу вернуться. Если дед помрет - ну или прикинется, что помер - доктор лобик ему потрогает, и поручику скажет - мол, можете выносить. А поручик что ни день, то в дымину. Он и не поймет, мертвый перед ним или живой. Полинька эта... Может, и нет у них с графом амура, но видно, что она его любит. Но если граф помрет, - поручик в столицу вернется, а Полинька наша - жена поручика. И в столицу ей ой как хочется, не меньше, чем лекарю.