«Горит звезда над головою клена…» Горит звезда над головою клена. Луна повисла каплей над окном. Но утро – этот розовый теленок – Ее слизнет шершавым языком. И я бегу на улицу босой. В мои глаза созвездия летят. И звездную отбористую соль Хочу собрать с зеленого ломтя! Но я устал. Дрожит моя рука. В мешок не помещается луна. И вижу: у теленка с языка Бежит росы холодная слюна. 21 декабря 1975 с. Рябчёвск «Надкушенного яблока не ем…» Надкушенного яблока не ем И падшую листву не поднимаю. От жизни этой я отстал совсем: Не понимаю и не принимаю. Прошу простить, хоть знаю наперед: Прощенья непрощающий не стоит. И рана догниет и заживет, И боль моя окажется пустою. И ныне, в кровь выделывая стих, Надеюсь, что года угар разгонят. И только шрамы на руках моих Надкушенное яблоко напомнят. 1977 г. Полярный «Ночь светла. Среди березок месяц…» Ночь светла. Среди березок месяц Поразлил мелодии свои. Только мне теперь уж не до песен, Только не мне поют соловьи. Мне теперь осталось очень мало – Представлять под пенье птиц ночных, Что свистит какой-то разудалый, Еле плетясь с похорон моих. Вон душа звездою отлетела, Или, может, зна́мения врут? Я уйду, а птицам что за дело? Птицы поют – для живых поют. 1977 с. Рябчевск «Не говори – любовь свое отпела…» Не говори – любовь свое отпела, Была и нет, что поминать о ней? Любовь проходит парусником белым, Где ширь и глубь, ни мели, ни камней. Не разглядеть, когда волна взыграла, Когда ни солнца, ни лазури нет. Для чудной встречи нужно очень мало – Чтоб наши воды отражали свет. 1978 с. Рябчевск «Давно не жду от жизни утешенья…» Давно не жду от жизни утешенья, Но дал Господь то, от чего отвык: Анастасия – тихое веселье, Анастасия – чистый мой родник. За что сие? К чему мне эта встреча? Утраты мне уже не понести. Ни оплатить, ни оправдаться нечем: Я долго шел, я умер на пути. Не потому ль безкровными устами, Кровавя грудь, шепчу кровавый стих: Зачем иметь, коль вынужден оставить? Прощай, родник, живи собой других. 1978 с. Рябчевск Повилика
Мой подарок будет невеликим. Положу тебе я на колени Не охапку розовой сирени, А цветы душистой повилики. Не смотри с таким недоуменьем, Объясню попозже, а пока Позабудь, хотя бы на мгновенье, Что вдыхаешь запах сорняка. Чем он хуже многопетой розы, Неприметный полевой цветок? Может, тем, что не особо розов, Что не ломит запахом висок? Непонятно, что тому виною, Но порой одолевает стыд: Сорняки обходим стороною, Не желая замечать цветы. Твои губы тронула улыбка, Дышишь полем, голову склоня. …Если полюбила повилику, Значит, сможешь полюбить меня. 1978 с. Рябчевск «Все перед смертью говорят стихами…» Все перед смертью говорят стихами, Стихами наивысшей простоты. Не потому ли, не посмев охаять, Надменный критик положил цветы? Мы все уйдем за черные кулисы, Оставив сцену для других, живых. Еще никто, никто не уклонился, Чтоб, поклонившись, не уйти за них. Все выступленье кажется моментом, Соединились пекло и мороз. И до чего ж горьки аплодисменты, Аплодисменты нефальшивых слез! Кто мнет платок, кто держится за сердце, Кто просто отрешенно смотрит вниз. Как на обычном праздничном концерте… …Да только здесь не вызовут на бис. 3 января 1979 с. Рябчёвск «Всю жизнь гостить нехорошо…» Всю жизнь гостить нехорошо, Наверно, это каждый знает. Чужой очаг и есть чужой, Чужое платье так стесняет. Попробуй радостью чужой Себя утешить, если горько. И сдобный хлеб, коли не свой, Своей не аппетитней корки. Чужим умом не проживешь, И ты давай, не спорь со мною. Когда-нибудь и сам поймешь: Чужое небо – не родное. И не устать мне повторять (Так что давай, не спорь со мною): Чужая женщина – не мать, Чужое небо – не родное. 20 января 1979 с. Рябчёвск |
