Иванна придирчиво изучала себя в зеркале.

— Быть может, — неуверенно предположила она, — это потому, что я не собиралась его убивать… Это было… ну как бы в состоянии аффекта. Я не знала, что я делаю! Я не хотела…

— Не обманывай себя, — обрубила бабушка. — Ты хотела! Очень хотела. Его убило твое желание убить. Но помни, до тех пор, пока жив второй враг, боль-ненависть-смерть навсегда останутся с тобой, словно ампула с ядом, зашитая в сердце.

— Пока жив Тёма? — поняла внучка.

— Ее можно не замечать, можно ходить осторожно, опасаясь резких движений, и жить под угрозой, что, оступившись, ты разобьешь ее, и она отравит тебя саму. Неотмщенное предательство разрушает того, кого предали. И против этого есть только одно противоядие — выпустить яд вместе с местью.

— Убить его? — поразилась Иванна. — Ты что… Я не смогу… Я больше не буду никого убивать.

— Сможешь, — убежденно сказала старая ведьма. — Рано или поздно, ты не сможешь поступить иначе. Ибо существует второй закон ведовства — ведьмы не влюбляются. Они не способны любить…

— То есть как это? — смешалась новорожденная колдунья. — Почему? За что?

— Это не наказание, — объяснила бабушка сурово. — Так уж устроен мир, в нем все гармонично, уравновешенно… Собака сильнее кошки, но она не умеет лазить по деревьям, и кошка может спастись, забравшись туда. Ведьма способна приворожить любого мужчину, но она не умеет любить и потому, лишенная искушения, не представляет опасности для их рода.

— Что ж, — вздохнула Иванна. — Возможно, оно и лучше. Ни боли, ни лжи, ни разочарований…

Она с облегчением подумала о том, что вся ее дальнейшая жизнь будет безмятежной и бесстрастной, как зима, окутавшая город за окном. Без горечи, грязи, мучений, ссор… Полный, непоколебимый покой.

— Но не для тебя, — возразила бабушка Ева, без труда прочитав ее мысли. — Череда новых романов и любимых, страстей и сумасшествий, счастья и отчаяния, разочарований и надежд помогла бы тебе забыть печальную историю. Но ничего подобного с тобой уже не будет. Отныне и навечно в твоей жизни останется только эта горькая, как яд, любовь.

— Бе-едненькая моя, бе-едненькая… — жалостливый голос Наташи нежно гладил подругу.

Полуголая елка была забыта. Они сидели на полу гостиной, посреди разбросанных по комнате блестящих игрушек, и певица обнимала Иванну, гладила ее по голове, по плечам, по спине, пытаясь утешить, согреть и чувствуя, что с тем же успехом она могла бы отогревать глыбу льда.

— Бедная моя девочка.

Будоражащее счастье приближающегося праздника сменилось угрызениями совести — Наташе было стыдно за то, что для нее Новый год — это Дед Мороз и Снегурочка, выстрел шампанского и взрывы салюта, запах мандаринов и мамин фирменный торт с кремом; похожие на золотых рыбок конфеты в блестящих бумажках, которые папа привозил из Прибалтики (а она вешала их на елку, чтобы съесть не раньше 31 декабря); снежинки, вырезанные из салфеток, хлопушки, подарки, салат «Оливье» и «Селедка под шубой»… Сотня милых глупостей и радостных воспоминаний, которые, словно нитка разноцветных елочных бус, тянутся из самого детства, переливаясь в душе веселыми огнями. И пусть последние пять лет Новый год — это изматывающая ночная работа, все равно она не может сравниться с той жуткой беспросветно черной дырой, которой обернулся этот праздник для Иванны и из которой ее бедная девочка не может выбраться до сих пор.

— Прости меня, — попросила Наташа, каясь.

— За что? — бесцветно спросила Иванна.

— Я думала, ты гордишься тем, что ты ведьма — хладнокровная, одинокая… Все время тебя дразнила, дергала, подкалывала. Как ты только терпела меня? Теперь я понимаю… Теперь я все понимаю. И почему ты красивой больше быть не хочешь. И почему на мужчин не смотришь — тоже. Если бы мне два таких урода попались, я бы и сама, наверное, не смогла… Честное слово, я б твоего журналиста задушила собственными руками!

Карамазова аккуратно высвободилась из объятий Могилевой. И та вдруг поняла: Иванна лишь терпела ее ласки — ее нежность причиняла ей боль, как причиняют боль выставленные в витринах желанные вещи, которые ты никогда не сможешь себе позволить.

— Я была уверена, что ты, именно ты непременно осудишь меня за убийство человека, — отчужденно сказала она.

— Так ты таки убила его? — ахнула певица. Она помолчала, пытаясь представить себе, как Иванна — ее подружка Иванна! — отдает мрачный приказ выбить табуретку из-под ног Артема. И не сумела.

— А где, интересно, ты могла взять трех охранников? — подозрительно поинтересовалась она.

— Разве это проблема? — удивилась Иванна. — Их не трудно нанять.

— Но это дорого.

— А я, между прочим, зарабатываю до хрена! — резко вскрикнула ведьма.

В ее голосе звенели слезы, но глаза оставались безжизненными и сухими.

— Ко мне ж не только романтичные девицы ходят, но и бизнесмены, олигархи, политики… С тех пор как я изобрела «Qui vivra verra»[22], от них отбоя нет. Все хотят знать, чем обернутся их сделки, контракты, проекты… На такие средства я могла бы нанять целый взвод!

— Но впоследствии исполнители могут свидетельствовать против тебя.

— Не могут, — опротестовала ведьма. — Достаточно опоить их белладонной, и они забудут то, о чем не должны помнить. Видишь, я могу практически все. Кроме одного…

— Любить?! — воскликнула Могилева. — Да за это его убить мало!

И осеклась… Снова замолчала, взяла в руки мохнатый «дождик», стала накручивать его на палец. Ее пожелание «убить» было кастрированным — теоретическим. Не зря же все цивилизованные страны отменили смертную казнь… А с другой стороны, разве он не заслуживал смерти?

— И все же, Иванна, может, не стоило его убивать? — спросила она, сомневаясь.

Сомневаясь, сможет ли она любить Иванну теперь, узнав, что ее подруга убила человека. Оправдать, понять — да. Но сможет ли она любить ее?

— Нет, — ответила за нее Иванна.

Могилева вздрогнула: было очевидно — Карамазова прочла ее мысли. Впрочем, возможно, они были написаны у нее прямо на лбу.

— Откуда ты знаешь? — смутилась она.

— Знаю по себе.

Бабушка Ева оказалась права, ей не удалось забыть об Артеме. Хотя, поначалу, удавалось не вспоминать о нем. Ее второе рождение и новая жизнь — неизведанная и волшебная жизнь ведьмы — надолго похитили Иванну у реального мира. Она съехала от родителей и поселилась в их фамильной квартире № 33.

— Здесь жила еще твоя прабабка-ведьма. Теперь я отдаю ее тебе… — сказала старая колдунья.

Она перебралась за город, где, как оказалось, у нее был собственный трехэтажный особняк.

— Ведьмы зарабатывают немало.

— А что они могут?

— Настоящие — все. Но это не означает, что мы делаем все, о чем нас попросят. Не забывай, совершая зло — мы стареем.

— Значит, делать зло все-таки нельзя? — обрадовалась Иванна.

— Ты должна уяснить главное: ведьма — не человек Мы живем по иным законам. Кошка не совершает зла, убивая мышь, ибо Господь сотворил ее хищницей, а не травоядной. А нас ведьмами, а не великомученицами, — осклабилась бабушка Ева. — Он просто хотел, чтобы добро и зло в колдовском мире было столь же уравновешенно, как в Его мире.

— А ты уверена, что нас сотворил именно он?

Бабушка Ева привычно пожала плечами.

— Он наказывает нас. Но ведьма есть ведьма… Сама подумай, что будет, если ты станешь вершить одно добро?

— Что?

— Ты помолодеешь настолько, что вернешься в утробу матери! — презрительно фыркнула ее наставница. — Но это невозможно. За всю историю ведовства такого не случалось ни разу. Хотя некоторым из нас удавалось, убавляя себе годы, прожить более пятиста лет…

— А есть какой-нибудь прейскурант? — упорствовала ученица. — Снять сглаз — молодеешь на месяц, снять порчу — на год, снять порчу на смерть — на десять…