ЭТО имело над ней наркотическую власть. В промежутках между писательством она ощущала мучительную ломку, все более болезненную с каждым днем. Она и впрямь напоминала себе наркомана, который постоянно пытается забиться в угол, подальше от всех, чтобы нюхнуть свой «новый мир». Но иногда в ее голове всплывала иная ассоциация.

Разве не то же испытывают монахи, вступившие на путь к Богу? Это почти осязаемое ощущение, как от твоей кожи постепенно отшелушиваются все наросты материальной жизни — мода, карьера, бытовые удобства, семья. Необходимые ценности социального «Я» вдруг оказываются ненужными и наносными.

Когда-то из любопытства она купила в Киевской лавре книжечку со списком грехов и с искренностью мирской твари поразилась тому, что для истинно верующих считается греховным даже такие невинные вещи, как гурманство, любовь к красивым вещам, забота о коже и волосах, смех и веселье.

Но сейчас она, словно по ступенькам, шла постулатами этой церковной книги и, когда внезапно поймала себя на желании остричь свои длинные волосы, дабы трудоемкий процесс ухода за ними не отвлекал ее от ТВОРЕНИЯ, впервые осознала причинно-следственную связь.

Все просто. Идя по лестнице вверх, ты с каждым шагом ощущаешь, насколько неважны эти суетные мелочи, как глупо тратить на них силы и время! Потому-то уход в монастырь и начинается с пострига!

Она безжалостно остригла тщательно лелеемый метр русых волос и безразлично пережила скандал с мужем, разразившийся по этому поводу. Мира понимала: если будет нужно, она принесет в жертву даже его. Работа в газете уже лежала на алтаре. Мира балансировала на грани увольнения. От решающего поступка ее удерживало только одно: осознание, насколько несопоставима ее глобальная готовность к жертве с мизерными результатами труда.

Несколько написанных ею рассказиков явно не могли претендовать на Нобелевскую премию. Когда, решившись наконец, она показала их редактору, тот лишь удивленно посмотрел на нее: «Мирочка, зачем вам ЭТО нужно? У вас прекрасные задатки. Если бы вы больше работали, то могли бы через несколько лет претендовать на «Журналиста года».

Но звание «Журналиста года» привлекало ее не больше, чем титул чемпиона мира по тяжелой атлетике. Да, ее произведения были коротенькими, сопливыми, чересчур женскими, с «картонными» характерами и диалогами. Но все равно ничто не могло сравниться с тем огромным, захватывающим счастьем, которое она испытывала, создавая их.

Пусть образы, рисуемые ею, напоминали кривобокий домик на детском рисунке — это не уменьшало ее безраздельной власти над своим миром. Ее герои делали лишь то, что она хотела, она одна была вправе даровать им любовь и боль, награду или раскаяние Она могла одевать своих героинь в баснословно дорогие платья, отправить их в Париж или на Канары, научить их летать и плавать под водой без скафандра, дать все и все отобрать.

Творя свой мир, она чувствовала себя одновременно Господом Богом и беспечной девчонкой, играющей в куклы.

Быть Богом и ребенком в одном лице — возможно ли выдумать более прекрасную профессию?

Ни за что на свете она не отречется от ЭТОГО. Скорее откажется ради него от всего на свете!

Видимо, уловив эту грозную тенденцию, муж предпринял попытку к примирению. После недельного бойкота супруги он сказал, что у него было время обдумать сложившуюся ситуацию и принять решение.

«Я больше не буду тебя упрекать, — неуверенно пообещал он. Но вполне уверенно добавил: — Я не хочу потерять тебя. Мы были так счастливы раньше… Но теперь я совсем перестал тебя понимать. Разве плохо быть журналисткой? Разве не круто? Такая модная профессия. И платят хорошо. А писатели… Кому на Украине нужны писатели? Да у нас и нет никаких писателей, а если и есть, их все равно никто не знает! Но если ты так сильно хочешь… В конце концов, это твое право».

Его капитуляция была объявлена на удивление вовремя. За несколько месяцев писательских потуг Мира все чаще сомневалась в своем таланте, все отчаянней занималась самоедством, и ее литературный экстаз сменялся не менее экстатичным отчаянием.

Она могла! Но не смогла! Подобно Алисе Кэрролла, она обнаружила дверцу в волшебный мир, но сумела протиснуть туда только палец. А долгожданный флакончик с надписью «Выпей меня!» упрямо отказывался материализоваться.

В то время Мира как никогда была близка к разводу и безработице, перекидывая внутреннее раздражение на окружающих и объясняя свои неудачи внешними помехами. Но разговор с Люком помог взять себя в руки и попытаться отыскать какой-нибудь разумный компромисс, способный установить между двумя ее мирами относительное равновесие.

Одновременно случилось еще одно важное событие. Редактор женского журнала «Анечка» купил сразу два ее рассказа и намекнул ей, что в их штате есть свободное местечко.

Решение было принято сразу и однозначно.

«Анечка» не была пафосным глянцевым журналом и с позиции журналистской карьеры стала однозначным падением вниз. Но с точки зрения писательства давала многочисленные перспективы. Во-первых, возможность периодически печатать свои шедевры. Во-вторых, массу свободного времени для их создания. По сути, от нее требовалось только вовремя сдавать две рубрики в месяц («Секреты красоты» и «Твоя проблема») и соблюдать режим рабочего дня. Это Миру устраивало вполне. Она быстро «списывала» обязательные материалы, а все оставшееся время честно протирала джинсы у компьютера, рожая свое. Ею были довольны.

Атмосфера женского царства (в штате числились только двое мужчин) успокаивала ее взвинченные нервы. Редакция чем-то неуловимо напоминала парикмахерскую или салон красоты, место, где любая особь женского пола подсознательно чувствует себя счастливой и защищенной — тот же запах духов и бесчисленные пробники косметики, присылаемые рекламодателями и спонсорами конкурсов, веселый щебет пересудов, мягкость, неспешность. Ничего общего с жестоким миром настоящих журналистов ее бывшей газеты.

В комнате, где отныне работала Мира, сидели еще две журналистки и литературный редактор — рыжая Леночка, которую Мира прозвала «белочкой». Она была на редкость трудолюбивой и постоянно что-то правила и вычитывала, в то время как холеная блондинка Лина и пухлая брюнеточка Вика вдохновенно точили лясы, красили ногти и попивали кофе. Но вся эта троица существовала словно за стеклом Мириного сознания. Она изредка перебрасывалась с ними фразами о погоде и работе. И была искренне признательна им за толерантность, с которой те воспринимали ее подчеркнутое неучастие в традиционных бабских забавах (обсуждениях своего мужчины и побегах в ближайший бутик), ее сомнамбулическую задумчивость и чрезмерную погруженность в себя, ее беспомощные глаза, когда, отрываясь от компьютера, Мира оглядывалась по сторонам, с трудом нащупывая взглядом реальные предметы и удивляясь: «Куда я попала?»

Женский мир журнала волновал ее столь же мало, как и весь белый свет, вместе взятый, но он имел огромное преимущество уже тем, что не раздражал ее. Люк тоже присмирел, привык ужинать в ресторане, пропадал вечерами с друзьями, заполняя весельем образовавшуюся дома пустоту. Реальная жизнь обходила Миру стороной, будто выдрессированная прислуга, ступающая на цыпочках, чтобы не нарушить покой хозяйки.

И именно теперь, когда ей ничего не мешало, Мира с ужасом поняла — дело не в посторонних помехах, а в ее собственной немощи!

Новые рассказы оказались ничуть не лучше прежних — все тот же инкубаторский формат журнала «Анечка». Ее творческий потолок был не выше, чем в «хрущевских» квартирах — вполне пригодных для жизни, но котирующихся по самым низким расценкам.

И, отдавая свои истории в печать, Мира все чаще чувствовала себя дурой, купившей за миллион тривиальную халупу с совместным санузлом.

Но однажды…