Мира послушно смежила веки.

— Что ты с ней сделала? — испуганно взвизгнула Наташа.

Карамазова зыркнула на нее так, словно собиралась испепелить взглядом на месте, и, не удостоив ответом, протянула руку к каминной доске, чтобы достать свой монокль.

— Бабушка родная, что это? — обмерла ведьма.

Она застыла, выпучив глаза и изумленно взирая на украшающую камин ретроспективу старых снимков.

— Ты видишь? Видишь? — вскрикнула Карамазова. В состоянии крайнего возбуждения ведьма схватила с полки два портрета. — Сергей Эфрон сидит как ни в чем не бывало! А Айседора крайне взволнована.

— Айседора? — напряглась Могилева. — Опять Айседора?! Слышать больше не хочу!..

— Ты только посмотри!

Наташа гордо отвернулась. (Все же успев заметить, что толстуха Айседора Дункан испуганно вцепилась в руку молодого мужа… Хотя — она могла дать руку на отсечение! — утром супруги сидели в совершенно иной позе.)

— Ерунда! — звонко провозгласила Наташа вслух.

Карамазова уже поставила рамки обратно и теперь сосредоточенно изучала другую фотогруппу, в центре которой стоял Михаил Булгаков.

— Булгаков нервничает, — огласила диагноз она.

Певица с любопытством поглядела на фото любимого писателя: вид у него и впрямь был нервозный.

«Вот доказательство: мир — это лишь наше представление о нем, — с апломбом рассудила Могилева. — И я, и Иванна так взволнованы, что нам сейчас даже невинный кактус может показаться угрожающим и зловещим».

— Странно, очень странно… — продолжала анализировать Карамазова. — Ни черта не понимаю!

Наташа понимала ровно столько же и с сомнением наблюдала за подругой.

Карамазова вставила в глаз монокль и, отойдя на несколько шагов, тщательно изучила спящую клиентку.

Монокль выпал из удивленного карамазовского глаза и повис на шелковом шнурке Ведьма обвела глазами комнату, словно бы где-то здесь — на полках, на письменном столе, на этажерке — лежал нужный ей ответ, и, видимо, не найдя его там, нахмурилась еще отчаянней.

— Ваня, — позвала Наташа.

Иванна дернула уголком рта:

— Потом.

На ее лице явственно читалось недоумение и интенсивная работа мысли. Она аккуратно ощупала свою черную шапочку, как будто та была последним местом, где мог прятаться запропастившийся ответ. И вдруг резко сдернула ее с головы и швырнула в кресло.

— Все ясно! Audiatur et altera pars[16].

Склонившись над Мирой, ведьма решительно потребовала:

— Четко и внятно. Адрес и телефон.

— Фучика, три семьдесят пять, домашний 276-06-18, рабочий 467-70-03, — сонно произнесла та, не разлепляя глаз, размазанным, еле слышным голосом.

— Так. — Карамазова обернулась к Наташе. — Ты на машине? Поможешь мне отвезти ее домой?

— Да.

— Тогда подожди минуту.

Подруга бросилась в спальню, и когда она вернулась, Наташа впервые за весь этот насыщенный событиями час испытала настоящее потрясение.

На Иванне был элегантный брючный костюм, белый плащ из тонкой замши и очки в золотой оправе. Все вместе тянуло тысяч на семь.

«Очки от Гуччи, плащ от Шанель, костюм от Мюглер, — безошибочно определила Наташа наметанным глазом. — Вот тебе и Золушка!»

Очки, скрывающие пугающую желтизну ее глаз, сразу сделали Иванну страшно надменной и солидной. В них она казалась старше лет на десять.

«Нужно будет сказать, чтобы она их больше не надевала», — решила Наташа, но благоразумно приберегла свой совет на потом.

— Поехали, — скомандовала Карамазова.

Ее лицо было сосредоточенным и упрямым.

Даже спускаясь по лестнице и усаживаясь на заднее сиденье «мерседеса», Мира продолжала спать. Иванна умостилась рядом с ней и заботливо положила голову клиентки себе на плечо.

Заводя машину, Могилева взглянула на часы — пять. Подумать только, она была уверена, что уже глубокий вечер.

— Прости, — начала Наташа, едва «мерседес» рванул с места. — Прости, я не должна была встревать. Но ты не можешь отрицать, что я сказала правду!

В ее великолепном меццо-сопрано звенело неприкрытое раздражение.

— Эта Мира еще более больная, чем ты! Ты хотя бы воображаешь себя ведьмой, а она вообще Господом Богом. И не надо говорить мне про творчество. Я тоже не сапожник. Я, между прочим, вообще звезда, заслуженная артистка Украины. Но при этом почему-то не считаю себя ни иерихонской трубой, ни гласом божьим, ни волшебным голосом Джельсомино! Потому что я, в отличие от вас, нормальная! — В подтверждение своего энергичного тезиса певица вскинула обе руки вверх.

— Руль! — крикнула Карамазова.

Машина резко вильнула вправо. Певица вцепилась в руль, выровняла ход и, нисколько не смущаясь данным происшествием, продолжила:

— И это отнюдь не означает, что я менее творческий человек, чем вы, или недостаточно люблю свою работу. Я тоже готова рвать ради нее жилы себе и другим и пахать с утра до вечера. Я тоже жертвую ради нее многим. И, когда я выхожу на сцену, мне тоже кажется, что я попадаю в какой-то иной, блестящий и сверкающий мир. Но при этом я знаю: жизнь — это жизнь, а сцена — сцена. И иллюзия иного мира объясняется совершенно реальными вещами: адреналином, энергией зрительного зала, аплодисментами, спецэффектами. И если при моем появлении на подмостках загораются софиты и падают блестки с потолка, то дело тут не в магии моего голоса, а в работе осветителей и мастеров сцены. Понятно!?

— Что ж тут непонятного? — Наташа увидела в зеркале машины саркастично изогнутые губы подруги. — Я только не понимаю, почему ты оправдываешься.

— Оправдываюсь?! — вспыхнула Могилева. — Даже не думаю! Я просто объясняю тебе, отчего так некорректно — заметь, я это признаю — влезла в ваш разговор. Потому что у этой девушки проблемы. Она внушила себе черт знает что! А ты сидишь и тупо киваешь, подтверждая все ее абсурдные выводы. Ясно почему! Ты ведь и сама думаешь и живешь точно так же. Честное слово, вы друг друга стоите! Она пришла к тебе за помощью, а ты, соглашаясь с ее маразмами, могла причинить ей еще больший вред. Она, бедняга, и так на грани самоубийства. Кстати, что ты с ней сделала? Почему она меня не слышит?

Забеспокоившись, Наташа попыталась обернуться и рассмотреть спящую пассажирку. Машина снова вильнула.

— Ты можешь смотреть на дорогу! — прикрикнула на нее Карамазова. — И слава богу, что она тебя не слышит. Кажется, мы почти приехали…

Пропетляв в переулках, они отыскали нужный подъезд.

— Мне пойти с тобой? — хмуро спросила Наташа.

— Только при одном условии.

— Каком?

— Что бы я ни говорила, ты будешь молчать как рыба.

— Хорошо… Я попробую, — нехотя согласилась певица и мужественно стиснула зубы.

Мира висела на руках Карамазовой, словно тряпичная кукла. Наташа нажала на звонок. Кто-то внутри квартиры громко бросился к двери.

— Это ты? — В голосе мужчины слышались одновременно надежда, раздражение и тревога. — Опять ключ забыла?

— Откройте, — приказала Иванна. — Мы привезли вашу жену.

Дверь распахнулась. За ней стоял высокий чернявый парень лет двадцати семи. При виде безжизненного тела Миры его плотно сжатые, суровые губы сразу же стали дергаными и растерянными.

— Что с ней? — сдавленно спросил он, принимая супругу из рук ведьмы. — Где она была? Я тут с ума схожу. На работе ее нет, дома тоже. Я специально отпросился с фирмы…

— Ваша жена пришла ко мне, — строго объяснила колдунья. — Я врач. А это моя ассистентка. — Лицо заслуженной артистки Украины вытянулось от возмущения. — Пациентке было плохо. Я дала ей сильное успокаивающее, и будет лучше, если она немедленно ляжет в постель.

— Вы психиатр? — нервно спросил супруг.

Не пожаловав Леонида ответом, Иванна царственно зашла в дом вслед за ним.

— Помогите ей лечь, — сказала она тоном, не допускающим возражений. — Мы подождем. Мне нужно задать вам пару вопросов.