Каждое утро ученицы собирались в самом большом помещении здания, в центре здесь стоял стол мисс Ноулес. Девочки подходили по очереди, чтобы сделать короткий реверанс и пожать руку директрисы. Затем старшие девочки усаживались за парты, а те, кто помладше, занимали скамьи, стоявшие вдоль стен. После общей короткой молитвы младших уводила наконец в класс учительница. Незадолго до обеда школьницы снова собирались в главном классе, и лишь после этого им разрешалось в первый раз после подъема пойти в туалет. Когда называли их имя, следовало говорить, если хотелось в туалет: «Прошу прощения на несколько минут». «Надо было быть внимательной, – вспоминает одна из них, – потому что потом сделать это оказывалось невозможно. А при “несчастном случае” нижнее белье вывешивалось сушиться перед огромным камином на виду у всех. И в довершение нашего унижения мы были вынуждены носить давно вышедшие из моды пышные трусики до колен»[19].
В этом заведении, будто сошедшим со страниц романа Диккенса, дети очень быстро понимали, что им надо закаляться, чтобы «держать удар». «Если вам нездоровилось, вас отправляли полежать на кровать мисс Дамбреллс, в ту комнату, где никто ни к чему не притрагивался после ее смерти, – рассказывает другая ученица. – Излишне говорить, что над нами будто ставили ужасный опыт». Во время занятий девочкам не разрешалась задавать никаких вопросов. «Мисс Ноулес в противном случае с большим удовольствием поиздевалась бы над тем, кто задал вопрос. В то же время, если она нас что-нибудь спрашивала, а мы, к несчастью, неправильно отвечали, она наказывала нас – заставляла вставать на стул, держа руки за головой». Перемена в первой половине дня давала ученицам очень мало времени на отдых. «Нас заставляли постоянно носить резиновые сапоги из-за того, что в траве якобы водились змеи».
Некоторые ученицы со смехом вспоминают «синий костюм» директрисы, «один и тот же изо дня в день, летом и зимой». Другие с гримасой на лице говорят о пытке, которую представлял собой процесс коллективного приема пищи в столовой. «Пища была, как бы это сказать… приготовлена по старинке, причем возмутительной: древняя говядина и вареная морковь, мучнистый пуддинг… Мисс Ноулес требовала, чтобы мы вели себя как уважаемые взрослые люди, приглашенные на шикарный прием. Она повторяла нам, что поданное блюдо надо съедать до конца, каким бы оно ни было. Например, говядину, часто очень жилистую, следовало разрезать на мелкие кусочки, которые мы должны съесть до последнего. Оставить хотя бы один кусочек, по ее мнению, равносильно ужасному хамству. Если вы заявляли, что вам не нравится то или иное блюдо, вам начинали давать двойную порцию этого блюда. И бесполезно пытаться забить вкус этой пищи, запивая ее литрами воды. Это тоже считалось очень плохим воспитанием».
Упрямых, недисциплинированных и рассеянных воспитанниц усаживали за «позорный стол» в темном углу столовой. Прием пищи проходил в благоговейной тишине, нарушать ее разрешалось только девочкам, сидевшим за столом директрисы. «Вести себя следовало как на светском приеме, – вспоминает одна из бывших учениц пансиона. – Для того чтобы научить нас поддерживать разговор, уверенно вести себя в обществе, она забрасывала нас вопросами. Вообще-то, это был не совсем плохой метод обучения, пусть при этом ей почти ежедневно удавалось доводить кого-то из нас до слез». А все потому, что директриса пансиона Дамбреллс очень уж легко выходила из себя. «Когда кто-нибудь ей перечил, лицо ее становилось красным, и она буквально начинала трястись от гнева. Однажды она влепила мне пощечину. Поскольку ничего другого не оставалось, мы решили, что это в порядке вещей и не стоит рассказывать об этом родителям. Большинство из них предпочли бы ничего этого не знать. Запретная тема, которой в разговоре лучше избегать»[20].
«Мисс Ноулес ненавидела детей слабых или застенчивых, – продолжает эта бывшая воспитанница. – Мне кажется, в глубине души она обожала, когда ей оказывали сопротивление. У нее, впрочем, были свои любимицы, чаще всего – дети из знатных и богатых семей». Некоторые ученицы, не в силах выносить все эти унижения и придирки, покидали заведение в течение учебного года. «Что касается меня, я каждое утро просыпалась, с ужасом думая о том, какой день мне предстоит прожить, – сообщает соученица Камиллы. – Мы прилежно трудились только лишь потому, что нам было страшно». Однако же спустя много лет Брюс Шэнд вспоминает о директрисе как о «замечательной воспитательнице». «Она действительно могла бы стать фантастической учительницей, – продолжает все та же бывшая ученица. – Наш английский безупречен потому, что она обожала этот язык и была решительно настроена на то, чтобы мы знали его как можно лучше. Если подумать, то образование, которое нам давали в Дамбреллс, было превосходным. Но отправлять детей туда учиться также отдавало и снобизмом. Семьи ясно давали этим понять, что не желают смешивать своих детей с “простолюдинами” даже за школьной партой. Однажды мисс Ноулес направила всем родителям своих учеников письма, в которых спрашивала, против ли они, если в заведение будет принята дочь коммерсанта».
Только наступление рождественских праздников смягчало на время нрав хозяйки заведения. В последний день четверти она неизменно клала под елку пятьдесят кукол – по одной на воспитанницу. Куклы были наряжены в разные платья, сшитые Кок, кухаркой пансиона. Рядом с елкой в отблесках свечей стоял слуга с ведром воды – на случай пожара. «Одна из кукол всегда была самой большой и самой красивой, вызывавшей всеобщую зависть, – вспоминает одна из бывших учениц. – Раз в два года мисс Нуолес давала самой младшей или самой старшей из нас возможность выбрать куклу первой – как говорили, для того, чтобы избежать склок». Все свидетельства сходятся в одном: выпускницы пансиона Дабмреллс навсегда были связаны «необычайной близостью». «Все, кто прошел через это, могли впоследствии преодолеть что угодно».
Этот опыт, каким бы трудным он ни был, способствовал еще большему сближению Камиллы с отцом. Близкие им люди отмечают у обоих силу характера, волю, способность никогда не пасовать перед трудностями.
14 ноября 1948 года в двадцать один час пятнадцать минут в Букингемском дворце наследница дома Виндзоров принцесса Елизавета произвела на свет своего первого ребенка мужского пола. Ее муж, принц-консорт Филипп, герцог Эдинбургский, не присутствовал во время родов. Устав от ожидания, он уехал поиграть в сквош. Супруги договорились не сообщать своему окружению, какое имя они выбрали для своего ребенка. А имя это решительно никогда не приносило удачи английским королям. Коронованный в 1625 году, Карл I обезглавлен в 1649 году, в самом конце продолжительной гражданской войны. Обреченный на ссылку, его сын Карл II безуспешно пытался вернуть власть силой оружия, а затем нашел прибежище во Франции и в Бельгии. Там он прозябал в бедности вплоть до 1661 года, когда ему удалось наконец в Вестминстерском аббатстве вернуть корону предков. Несчастный претендент на трон, его внук Карл Эдуард Стюарт, пытавшийся провозгласить себя королем Карлом III, в конце жизни окончательно спился и разорился.
Когда молодые родители решились открыть имя первенца своим советникам, эта новость буквально повергла их в шок. «Недоброе предзнаменование» – так прокомментировал ее один из них. Поскольку ремонтные работы в новой резиденции Кларенс-хаус еще не были завершены, супруги отправляют старшего ребенка в деревню, в графство Серрей, а сами приезжают увидеться с сыном каждые выходные. В 1949 году, когда семья наконец въезжает в шикарный лондонский особняк, маленького принца помещают в детской комнате с белыми стенами, где лепнина на потолках красиво оттенялась светло-голубой краской. Пятнадцатого декабря его крестили в музыкальном салоне дворца.
В окружении Виндзоров поговаривали, что будущая королева и ее супруг воспитывали свое чадо «в строгости». Очень рано Чарльз осознал, что он не такой ребенок, как все. В начале пятидесятых годов XX столетия редкие свидания Елизаветы с сыном обычно происходили каждое утро, с девяти до половины десятого, и иногда в течение часа или чуть более – в полдень перед его отходом ко сну. Лилибет активно готовилась заменить на престоле своего отца Георга VI: состояние его здоровья стремительно ухудшалось, и ей приходилось замещать его на большей части официальных мероприятий. А в это время ее супруг герцог Эдинбургский, как офицер Военно-морского флота, большую часть своего времени бороздил Средиземное море в качестве капитана «Чикерс», боевого корабля флота Его Величества. Лишенный родителей в течение иногда нескольких месяцев кряду, Чарльз, уже имевший к тому времени сестренку по имени Анна, получал так необходимую ему ласку от своих нянек – Элен Лайтбоди и Мейбл Андерсон.
