Тревор усмехнулся.
— О, ты можешь пренебрегать мной, но тебе определённо нравится, что я принёс, не так ли?
Настоящая причина, по которой Шерлок подобрал пакетик так быстро, заключалась не в том, что он был действительно заинтересован содержимым, а в том, что Шерлок немного нелепо, но всё же искренне верил, что одно только его гнусное присутствие в ящике испоганит краски и осквернит прекрасные цвета.
И всё же.
Тревор уже в третий раз приносил ему кокаин. «Я знаю, тебе скучно», — сказал он в первый раз. «Твой мозг не может вынести скуку. Это поможет». Он также вручил иглу, шприц и снабдил торопливыми инструкциями.
Шерлок знал истинную причину, почему Тревор таскал ему наркотики, и она никак не относилась к восхищению его разумом. Как и Майкрофт с его подношениями в виде художественных принадлежностей, капитан имел скрытые мотивы, одаривая Шерлока. Правда заключалась в том, что он имел виды на юношу, но Шерлок никогда бы не позволил осуществиться его намерениям. Однако он всё равно принял кокаин, по большей части из любопытства. И, как уже понял Тревор, из-за скуки.
Глубокой ночью, в одиночестве в палатке, он вогнал иглу себе в руку в первый раз.
А сейчас, несколько недель спустя, Шерлок прошептал:
— Я хочу, чтобы ты прекратил.
— Разве тогда я не должен всё забрать? — спросил Тревор изумлённо. Он наклонился слишком близко. — Я знаю, чего ты хочешь, даже лучше тебя. — Его взгляд скользнул по губам Шерлока. Затем он оскалился и вышел.
Шерлок зашвырнул пакетик куда подальше, надеясь, что не подберёт его позже, хоть и понимал, что скорей всего сделает это. Он ненавидел Тревора. Вообще-то он ненавидел всех вокруг себя, что было не в новинку для него. Иногда он задавался вопросом, на что бы походила его жизнь, если бы он не ненавидел весь мир. Бывало, тёмными ночами он даже задумывался, что полюбит кого-нибудь. Он никогда не влюблялся, и кроме тех ночей, когда его мысли забредали слишком далеко в причудливых фантазиях, он полагал, что и не полюбит никогда.
Неравнодушие — не преимущество, как говорил его брат. Всё же временами Шерлок вертел в голове мысль, что встретит человека, который будет не полностью невыносим. Маловероятно, что такое когда-нибудь случится. А даже если и да, то шансы, что этот человек сочтёт его приемлемым в ответ, стремились к нулю.
Чернейшими ночами, когда даже возможность поспать была умозрительной, он задавался вопросом, о чём вообще думал Майкрофт, когда посылал его в это ужасное место.
Шерлок по-настоящему недоумевал.
Комментарий к Глава 2. За семью замками
*Стандартным личным оружием офицеров был револьвер Webley Mk V, принятый на вооружение 9 декабря 1913 года. 24 мая 1915 года стандартным оружием армии Британской империи и её колоний стал револьвер Mk VI, который был оружием офицеров, лётчиков, моряков, экипажей бронетехники, водителей, пулемётчиков и сапёров. Револьвер Mk VI оказался очень надёжным оружием, устойчивым к загрязнению и условиям окопной войны.
Запросы на револьвер данного типа увеличились с началом войны. Британцы вынуждены были закупать оружие под патрон .455 Webley у других стран.
* КРУГЛЫЕ — Предназначается для нанесения краски линией с неизменной толщиной, либо линией, варьирующейся по толщине.
ПЛОСКИЕ — Такими кистями наносят широкие ровные мазки: ими хорошо работать на крупных участках холста.
РЕТУШНЫЕ — Она похожа на подрезанную под угол плоскую кисть с коротким ворсом. Поскольку кончик кисти позволяет быстро и уверенно изменять объем волоса или щетины, несущих краску, данная часть — превосходный инструмент для создания перехода одного цвета в другой в труднодоступных, узких, мелких участках картины.
ФЛЕЙЦЕВЫЕ — Кисти предназначены для свободной живописи заливками
* Герберт Генри Асквит, 1-й граф Оксфорда и Асквита — британский государственный и политический деятель, 52-й премьер-министр Великобритании от Либеральной партии с 1908 по 1916 год.
========== Глава 3. Стандарт, зовущийся войной ==========
Резюме: Джон на войне
О боже мой! К чему стандарты нам даются?
— Эми Лоуэлл*
Ему казалось полнейшей нелепостью, что такое чудовищное, жуткое, душераздирающее явление как война зачастую становилось рутинной, раздражающей, и, по иронии судьбы, столь же душераздирающей полнейшей скукой. И всё же, несмотря на всю нелепость, такова была реальность.
Джон Уотсон осознал эту истину очень быстро после того, как попал на фронт. Иной раз он с трудом понимал, как в одночасье всё перевернулось в его жизни. Вот же он только что сидел в тёплом и уютном кабинете со стеллажами книг в Кембридже, читая вслух своё исследование о символизме в поэзии Китса, пока доктор Макинтош набивал свою трубку, слушая и время от времени комментируя хриплым голосом. Тогда это казалось страшно важным. Особенно для мальчишки-стипендиата, который и мечтать не смел, что ему посчастливится попасть в университет.
И вдруг по мановению ока он оказался далеко от Кембриджа, в залитой водой канаве где-то во Франции, размышляя, отгнили его пальцы, или ему так только кажется.
Где-то здесь должно быть притаился многозначительный символизм, но Джону было как-то не до него.
На самом деле всё было очень просто. Одна рутина (посещение лекций, написание эссе, морализаторские споры за пинтой в «Орле») так быстро сменилась другой (передовая, линия поддержки, запас, отдых, а затем обратно к линии фронта), что у него всё ещё это не укладывалось в голове.
Время от времени Джон ловил себя на мысли, что вся его оставшаяся жизнь будет такой же бесконечной чередой страданий, страхов и тоски. Бывали даже дни, совсем как этот, когда он почти всерьёз полагал, что вероятно у него на самом деле какое-то заболевание мозга, и он сошёл с ума, находясь в Кембридже, и всё вокруг было лишь плодом больного и безумного воображения. В этом было зерно истины, потому что как ещё этот круг ада мог стать его реальностью?
Он вспомнил лекцию об абсурдизме*, которую он слушал одним солнечным весенним днём сто лет назад. Престарелый доктор Брайт несомненно насладился бы таким философским примером, потому что если такая ситуация не абсурдна, значит ничто не абсурдно. Возможно, Джону стоит написать славному профессору. Доктор Брайт много раз восхищался его умом, хотя частенько похвалы сопровождались репликами «да, светлая голова, для мальчика с таким неудачным происхождением». Джон не обижался. В конце концов, его отец спился, сестра пошла по той же кривой дорожке, а мать была слабой и беспомощной женщиной — язык не повернётся назвать его семью удачным происхождением.
Теперь Джон вскинул пистолет и застрелил ещё одну коричневую крысу. Она была седьмой по счёту на сегодня, хорошая заявка, чтобы побить его предыдущий рекорд в пятнадцать убиенных. Забавно, что это несметное количество грызунов каждый день приносило некий комфорт: все поголовно были убеждены, что божьи твари предчувствовали тяжёлые бомбардировки. Те полчищами бежали из окопов, что, несомненно, являлось признаком высокоразвитого ума.
Джон всегда мечтал присоединиться к их бегству.
Он снова отложил оружие и ненадолго прикрыл глаза. Усталость — ещё одна извечная спутница. Сон, настоящий сон, остался лишь отголоском светлой памяти.
Секунду спустя, кто-то тихонько коснулся его плеча. Джон открыл глаза, и другой парень протянул ему то, что считалось ужином последнее время, а всё из-за транспортных проблем. Война иногда была крайне неудобной. Паёк был скудным. Ломтик сухого хлеба с кусочком сыра. И ещё одна краюшка хлеба с крохотной каплей джема. Горстка сухофруктов. Сегодня без овощей, так что вместо них четверть пинты лаймового сока.
Джон слабо улыбнулся, окинув паёк взглядом.
Да, безумие — самое подходящее объяснение той жизни, которой он жил.
***
Позже в тот день ему приказали вернуться на линию поддержки.
Когда приблизился вечер, он нашёл сухое местечко, чтобы присесть. Он расстегнул куртку, достал дневник с карандашом, который бережно хранил во внутреннем кармане, пришитым им самим. Джон вообще-то не вёл дневник, он рассказывал историю. Историю своей войны. Это не было романом, который он собирался написать пока был в Кембридже, это было произведение, которое он должен был написать сейчас.
