Третий перевод – мистический. Его происхождение вызывает споры, я отношу его ко времени Алия. Мне он непонятен, как и его соотнесение с текстом. Близок ли он первичному замыслу? Думаю, понимание придёт со временем. Я пойму его по себе. Плития ценит его выше других, но Плития мнима. Мистическое притягивает её взгляд, я вижу. Мнимые числа увлекли её. Она отходит, увлекаясь ряженым. Рыжее же оставляет её. Как? Не знаю. Возможно, через поры. Многое просачивается через поры. Мы покрыты ими. Помазав себя, этого возможно избежать. Это явление упомянуто в Каме. Оно известно Древним, зовётся мановением. Загадками окружено оно, символ его – виноградная лоза. Мановение имеет сроки, призванные им. Древние прозывали его безрассудством и неотступно предавались ему. Это великий обряд, утерянный нами. В Каме ему посвящено лишь несколько слов. Они обращены к современникам и их смысл утрачен. “Лаза, лая-валая. Экна, опиура, павилла. Э сурр”. Это мантра. Плития полагает её началом мистического песнопения, я сомневаюсь. Думаю, это призыв. Длительные занятия переводами помогут мне. Я совершенно спокойна. Решение приму завтра. Завтра – Новый День.

Дорожка, бежавшая по лугу, зарастала. Солнце лило свой свет, проливали воды тучи. Ветер и опылители разносили крошечные семена, они попадали в почву и начинали прорастать. Когда-то по ней бродили дети, потом позабыли о ней, а время не забыло. Порой её пересекали чёрные муравьи, знатоки биссектрис и равновесия, они искали тлей, обнаруживая их по запаху. Перелетали и чёрные рогатые жуки с широкими крыльями и жутким жужжанием, любители ночного холода и простора. Мимо тропинки проходили звери, пробирались кроты и ежи, гнездились поблизости и жаворонки. Сложилось так, что дети стали играть на лугу, далеко-далеко, и тропинка стала зарастать сорняками. Появились полевые злаки: тимофеевка, ёжа, мятлик; расцветали и угасали незабудки поблизости, долго держался клевер и лопухи, проходили изредка взрослые, собирая букеты или грудной сбор. Те, кто знал о ней, запропастились, воспоминания не навещали их, а если и навещали, то вдалеке отсюда, и поискать её было некому. Ужам она казалась ненужной, они проползали мимо, не придавая ей значения, и её направление и положение не вызывало у них ассоциаций. И вышло так, что искать её стало некому. Было столько всего, столько забот, радостей, тревог и треволнений – как сравнится с ними скучное тропиночное искание? Если и оставались свои признаки, помощники и ориентиры, то и они могли быть понятны лишь немногим, проведшим своё детство среди лугов, но и они углубились в своё… Рядом с тропинкой, если поискать, можно было найти иголку – искать пришлось бы долго, зато какая радость! А сколько видов пчёл залетали сюда, по делам и просто так, шутки ради, привлечённые детскими песенками и их наивным мотивом. Они не жалили – лишь жужжали безобидно, довольные и счастливые. А то и замолкали, увлечённо вслушиваясь. И думали… О чём? Одним пчёлам ведомо. Быть может, о других пчёлах? Или о цветах – пчёлы безумно любят яркие цветы. А вот бледные им не по вкусу – трудно приметить… На крыльях пчёл таились крошечные пчёлки – мало кто знает о них, но они есть. Их просто трудно разглядеть – ведь пчела так быстро махает крылышками. А если кому и удавалось – ему не верили, говорили: выдумщик и простак. А они есть.

Много чего случалось. Бывало, над тропинкой распростёр крылья сокол, острым глазом следя за происходящим на ней. Ведь интересно же – что там, прячется среди злаков. Быть может, ландыши? Может, и они – заранее никогда не знаешь, что случится и произойдёт. А знать хотелось – и сокол подолгу парил, всматриваясь в глубину. Иногда он вспоминал, нет ли других, запланированных на сегодня дел – обучение полёту птенцов, домашние беседы, грузинская кухня. Дел не находилось – и сокол преспокойно летел дальше, расправив крылья. Поток обтекал его – своеобразное, никому не описуемое ощущение волновало его. Кто знает, понял ли его бы дельфин, выпрыгнувший из воды, ведь это самая лучшая игра, выпрыгивать из воды вместе с другими дельфинами, и лететь, лететь… А альбатросы, уносимые ветрами и ныряющие со всего маху – сколько свежести в этих солоноватых водах… И если нахлебаешься – ничего, ничего… Ветер подхватит и понесёт – ветер дует всегда, это же океан. Море плескалось недалеко от луга – меньше, чем час полёта, и журавли уже могли увидеть его весенним, зарастающим… Узнавали ли они его? Спросите, вдруг они Вам ответят…

Как можно его забыть? Мы помним всё, мы же птицы… А Вы?.. Разве не птицы? Не умеете парить? Как же Вы так? Я объясню, это просто… Нужно лишь раскинуть крыльями, махнуть несколько раз… Ах, у Вас нет крыльев… Что же Вы так? Ничего, ничего…

И тропинка зарастала. Гуляли розой ветры – северный сменялся восточным, заглядывал и морской, разгулявшись на просторе, или же лишь его отголосок, потерявший запахи… Бродили самые разные, а морского не было. Где он потерялся? Не долетел, споткнулся, быть может, или увлёкся проходившей мимо девушкой, мечтая с ней познакомиться. Хорошенькая… Пол-утра сегодня перед зеркалом провела, прихорашивалась. А делала вид, что занята. Нехорошо, так бы и сказала. А запах исчез. Сколько ни внюхиваешься – не слышу его. Может, мало учился? Может… Запахи уклончивы, их не обхватишь, не запрёшь. И не нарисуешь. А жаль, не правда ли? Вкусный запах хлеба, шириной во всю картину. Можно было бы, чтобы краски пахли. Умывался пахнущими красками… Каждое утро бы умывался.

Когда-то казалось, что так легко набрести на нужную тропинку. Где же она теперь? В каком из тысяч дней потерялась она? Куда свернули мы, на какую из безбрежных тропинок, забывчиво несущихся чередой? Среди подорожников и осок, среди слов и писем… Кто мы? Где мы? Что случилось там, вчера и позавчера, что обещало сегодня и завтра? Когда закончилось оно, наше детство, да и закончилось ли? Где Вы, друзья и вино, и счастливый осенний вечер… Где же Вы?.. Я ищу Вас и не нахожу… Прошлое… Что стало с ним? Когда он пробил, тот час и день, когда люди перестали искать рай, перестали мечтать о нём и создавать его, отвернулись от него и забыли? Сколько столетий минуло с того дня, сколько лет или дней, сколько жизней и памятей? Что стало с ним? Как же так? Где они, наши крылья, крылья человеческого разума, уносящего далеко за границы просторов и дней, парящие над морями и веками, рождающие бездны и царствия в своих снах и яви, творящие мир, не знающий себе равных, рождающие его перед глазами, одним росчерком мысли и безбрежной фантазии? Где они, безумные мечты, не мечтающие осуществиться, безумные желания, рождённые собою и в себе, и подаренные самым близким… Как же можно было забыть об этом? Кто додумался заменить фантазию на обыденность?.. Зачем нам она?

Уже давно не осталось ни родителей, ни друзей, и подсказать где он, этот рай, уже некому. Можно ещё спросить, подойти к человеку на улице и спросить… Да только поймёт ли меня он? Как объясню я ему простые истины, я, человек, лишённый хорошего воображения и долгой памяти, лишённый даже детей, которых я мог бы создать. Что скажу я ему, о кадрах и царствиях, о воздействии клея № 44 на оболочки мозга, и рисунках Рафаэля… Что я ни скажи – я не смогу донести это. И кто не искал рая – тот меня не поймёт. Кто не повторял сотнями раз “я устал”, не бился головой о деревянные полы, и в странно-болезненном приступе эйфории не задумывался о гармонии человека, тот не поймёт. Может, мой разум и покалечил меня, но я благодарен ему, это достояние, которое стоило жертв. Я не трагический герой, я не пророк и не кумир, я не создаю религию в том смысле, как это принято понимать. Но я мечтаю. Мечтаю о мире, созданным Разумом; мире, посвящённом детям, развивающем их необъятную фантазию, и сложные, но такие желанные способности памяти и мышления. Мире, который говорит на многих языках, рисует и творит, создаёт и мечтает. Мире, поставившем силу человеческой фантазии выше силы реальности, и черпающем их вместе. Мире, выбравшем развитие детей и самих себя. И отказавшемся от всего остального. Так я понимаю рай. И Ирина со мною согласна.