Та ночь, перетёкшая в рассвет, изнова осветила меня, и, заснув подле окна, я слушала токование тетеревов, гулявших подле, и кормила их зёрнами риса. Подобный знак подчеркнул себя, и, проснувшись, я вновь увидела девочку, встреченную вчера. Она вошла ко мне, любопытная, и, согласно положенному, проговорила утреннее радостное поздравление, светясь от счастья. Я не смогла сдержать счастливый поцелуй, после чего принялась сразу учить её первым палерам, попутно приоткрыв Книгу Редких Замш, мою детскую звезду. Узнав в ней зарождавшуюся себя, я подарила ей многие из своих первых книг, посвящённых лингвинике и одуанию. Понимая меня как знаменитую волшебницу, она воодушевлённо приняла мой огонь и понесла его в руках, неся на голове книги. Я смеялась, вспоминая себя, – её безбрежные русые волосы, ещё не достигшие пояса, были уготованы уподобиться моим, уже коснувшимся колен. Мы пообещали вплести наши имена в имена наших детей. С тем и расстались.
После накрывший нас туман вновь возродил моё единение – ныне же, облачённая новой опорой, отминувшей минувшее, я проступила пятнами. Болезнь, сопровождающая туманы, коснулась меня – готовленная к ней, я спокойно смирилась с прошедшей неповторимостью, и принялась готовить себя. Выбрав именно девочку, раздумывая над её верным именем и сроком, я проводила дни недвижная, навещаемая моею Возникшей. Она приносила мне и трапезу, дивя меня своей превосходной кулинарностью, сама же я отворилась туманному, и оно завлекло меня. Пятна оставили меня через четыре дня, приизменив мой внешний облик и одарив множеством глубоких самопарений, описанных мною дельтой из девяти плиер. Вобрав их триедино по три, я, обессиленная, мучилась жаждою – как и положено, я дожидалась её прихода, чтобы разделить с нею воду, – к тому моменту я слабой рукой вписывала текущее, дабы поведать ей в ответ на её приветственное. Исполненная помощи, она стала мне опорою в эти дни, отблагодарив за первую оказанную мною. Мы сильно сдружились.
Разворачивая временную нить, я истончалась изнутри – снаружи же округлялась животом. Ощущая возникшую из ниоткуда беззащитность, я припала к Возникшей, забыв положенную гордость. Наведывая ей свои переживания, я обременяла её тяготой – проводя их через себя, она сопутствовала мне, опережая своё. Уносясь вместе, мы соусложняли её первые эре тучными триэссанами – среди них я стремилась напутствовать чистоту, положенную ранней рифме. Разрешив переписывать каждое из раскрытого, я с взволнованной радостью слышала его из её уст – беспокойная, я ослабла, и её перебивчивая поддержка была дорога. Забываясь, я уходила в море, и там, среди каменистых прибрежных, искала записанную бутыль, таившую её имя. Находя же, выпивала её, дабы проникнуть изнутри, и запечатывала сургучом. Ощущая себя бестелесной, я помногу сидела на берегу, слушая море и каянов. Поднявшийся ветер трепал мои волосы, не видя их, я лишь слышала его завывание и завывала в ответ. Вслушиваясь в себя, я мятежно смотрела, борясь с окружавшим. Одна, я вставала и шла навстречу, и извечное море принимало меня в себя, согласно древней иссыле. Истончаясь в нём, я погружалась в дремоту, и в ответ оно забирало меня. Отняв последнее, оно разрешало меня, и, освобождённую, выбрасывало на берег вместе с китом. Обессиленная, я пыталась вернуть его морю, изо всех сил моля его. Море услышало меня, и, исполнившая, я проснулась в слезах. Эта илла ознаменовала меня – смысл происходившего изъяснил меня, и, обрадованная и обессиленная, я плакала, молясь ему жаркой молитвой. С трудами, борясь со слабостью, я омыла себя, после чего вновь стала сильной. Отворив окно, я вдохнула поздний февраль, заметавшийся метелью, – с этих пор мне вернулось моё; ныне во снах, раздавшаяся, я писала лишь шепчущие этере на берегах моря. Поившее меня водою и принимая меня в ответ, оно проносило моё бывшее в далёком просторе – нынешнее же рисовалось лодкой с голубым небесным парусом. Лёжа на дне, я прорисовала текущее пеною плевр. Элены обвевали меня, держась за борта у кормы; истончённые, выточенные солёным простором, окрытые туманами, они поодиночке были со мной, проживая себя. Я же обещала им многое, темеей и велью, – сэретой осенили меня они. Отвернувшаяся, забыв мужское, во сне я воплощалась дочерью и заботилась о себе – жажда же, пылавшая в мои ночи, не отпустила меня, и я искала предсказанного. Его не возникало – и лишь после я возвращалась на берег, изменившаяся и прежняя, и пленящее напевало во мне. Иногда я летала, а в иные дни терпела. Чувствовала же себя сильной.
Просыпаясь, я вновь лежала у кормы. Мне всё хотелось рисовать – белое увлекало меня. Белые рисунки заполнили мои дни – новое изображала синим, изменившееся же – голубым. Не имея других красок, я обходилась этими. Предчувствуя, я стала осторожной – сперва лишь метила карандашом пунктирность, а после обводила. Не стесняясь, я повторяла это и в фантазии – белые рисунки заполнили её. Снег я рисовала голубым – он начинал таять, возвращаясь талой водой. Капало. Оттепели снились мне – к каждой я добавляла облаков. Теней я избегала, оставляя одни намёки, – время же изображала замедленным. Изображала и падающие капли – для этого взяла в руки лейку. Улыбки возвращались мне – прошли и первые дожди. Я заранее знала о них – заблаговременно уловила слухом. Слушая, я сутулилась – приняла это как нежелательное и принялась улучшать осанку. Заботы эти выглядели важными. Так понимала.
Близился май. Весенние, меня всё чаще стали навещать лингвиники, мечтая приобщиться. Я не закрывалась от них, отворив свои окна. Каждая писала меня своей – я потворствовала, вбирая свечение цветущего. Убранная цветами, я просила их приносить вербы – они же приходили с вишней и медоносами. Яблони, росшие на улице, радовали мой глаз ежеутренне – просыпаясь петухами, я читала любимую абрахту и не знала, чему смеюсь. Вторя положенному, я пила клюю – её вкус пробуждал скору, и я покидала свой дом. Укрывшись среди лугов, я бродила, сочиняя хвалебное. Собирая букеты цветов, я, возвращаясь, вносила их в первый дом – пустовавшие, они выглядели позабытыми, и изредка я оставляла букеты своих стихов на память. Пахучее заворожило меня – многое я могла выразить лишь внутре, пренебрегая внешним. Углубившаяся, я отбросила одежды – не желая связывать себя, я брела чистая, лишённая борьбы и смиты. Соловьи ублажали меня, провозглашая Пору. Встречались мне и следы кротов – я по-девичьи спошествовала им. Кургузы не покидали меня. Чинная, я почала почин – утренняя, я была певчей и училась опевать букеты. Обливаясь, я искала в себе ежевику – зная, что ещё рано, я не могла позабыться, и искала всё равно. Её исходило от меня – я знала это, и не могла не смущаться. Обогнавшаяся, я спутывала временное, кушая созревшие вишни. Руки мои стали пристанищем птиц – ноги я омывала волосами. Красивая, я превращалась в арку, сливаясь с землёй. Узнавшая, я не была покойна – каждая из моих плеврен звала за собой танцем. Узнанная, я смеялась – животворящие дивились мне и целовали. Я благословляла их.
Закутавшись покрывалом, я входила в один из садов, и принимала положенный дневной сон. Снова вкусив ручья, прописав по воде арой, я услышивала гомон – в саду играли дети. Вновь принимаясь учить их, я рассказывала Существующее и Небывшее – наравне, мы воображали. Девичье, более свободное, воплощало сложное – мы рисовали цветущие груши и золотистые береговые туманы. Юные же возрождали дев – понимая их слабость, я потворствовала, возрождая дев, оплетающих поющее цветущее. После мы рисовали. Каждая расписывала полотно белой лемены ближней.
Почти отказываясь от трапезы, я не могла отказывать детям. Они наперебой кормили меня из своих корзин. Вкушая запахи их дома, я воображала их матерей – следы их рук оставались на глазах. Томией я повествовала Мифическое – Древность приоткрывалась детям. После мы играли. Дети спрашивали меня – я сполна рассказывала им чувствуемое, разрешая касаться. Они, смущаясь, прикасались. Я тихо лежала. После мы расходились, одинокие. Приходило вечернее.
Я возвращалась домой, к книгам. Посвящая им свой вечер, я искала – в страницах мне оставалось непонятое, оно переходило и в мои сны. Многочисленное выглядело иным – воплощаясь героинями, я глядела собою, изменяя описанное. Чижи виделись мне – виделись и стрижи. Голос младенца не возвращался. Более я не писала, не в силах полноценного. Глаза мои были открыты, перед ними плескалось и море. Вместе с тем я гуляла и среди полей – кружившееся возрождалось одновременно. Моя мать возвращалась ко мне – похожая, она бродила среди садов, с венком лавра. Волосы её были эличны, копнами густились они. Пернатые, мы уносились в свои беседы – она вновь писала меня одними руками. Наша близость скрепила меня – я слышала прилив. Вспомнилось детское – я убегала из дома до рассвета, и возвращалась сонная, она будила меня песнею. Водою она встречала меня, водою и умывала. Непослушная, я открывалась ей неизрекаемо. Релическая, исполненная былин, она укрывала от меня взрослое, усыпляя колыбелью. Непослушная, я всецело доверялась ей. После она беззвучно уходила, в свои страны. Щемящее вспомнилось во мне. Я вновь слабела. Сон смущал меня – вместе с ним возвращалось взволнованное. Непослушная, я посвящала ей первое и третье. Второе же оставляла себе. Осьмическое восемью октавами проносилось передо мной. Кожей я слышала его. Слова срывались с губ моих, я бредила. Возникшая сказала мне – мне же казалось, что я рисую Луну. Переменчивое успокоило меня – я вновь учила её и училась сама, вслушиваясь. Её слово влекло меня – наполненное неизвестным и неузнанным, оно оказалось яснее; узнечики вновь были поняты мной, уже настоящими. Я обратилась ею, и говорила наравне. Мы поиграли в колёсики. Я победила. После я проводила её и отошла ко сну. Отминувшее не навещало меня.
