Потом была лихорадка выпускных экзаменов, поступления… Поступили оба, но в разные ВУЗы. Совсем перестали видеться, и только через пять лет, когда уже заканчивали институт, встретились опять.

Анька училась в кораблестроительном, но не на инженерном, а на экономическом. Ванька, вопреки уговорам родителей идти учиться на искусствоведа – была возможность распределиться в музейный комплекс Эрмитажа, – вслед за дворовым дружком Ленькой поступил в метеорологический. Отличник Ленька прошел на океанологию: туда был самый высокий проходной. Ванька не добрал баллов, пришлось идти на аэрологию. Впрочем, он не разочаровался: учиться было интересно.

Ленька жил в соседнем подъезде. Они с Ванькой подружились, еще когда были в детском саду, но в школу Леньку отдали другую – не в «спец», как Ваньку, а в обычную, но с большим прицепом: музыкалкой. Виделись они только после уроков, во дворе, но дружили крепко. Они были совсем разными. Ленька толстоват, нетороплив, неловок. Ванька как ни старался, так и не смог увлечь друга спортом.

Ленькин отец был полярником, ездил в настоящие экспедиции в Заполярье, на льдины, и даже два раза бывал в Антарктиде. Один раз Ленька позвал Ваньку провожать отца в порт. Их пустили на корабль. Пацаны облазили его весь. Корабль был совсем не похож на другие суда, стоявшие в порту: ярко красный, с торчащими над палубой стрелами кранов и приборов.

В девятом классе Ленька подарил Ваньке на день рождения небольшой, с ладонь величиной, серый с черными вкраплениями кусок гранита – камень с антарктической станции. Камень привез из экспедиции Ленькин отец. Ванька сам смастерил из куска плексигласа подставку, и камень, как самая ценная вещь, всегда стоял на тумбочке возле дивана, на котором Ванька спал.

После четвертого курса оба – и Ванька, и Ленька – проходили практику в НИИ Арктики. Во время распределения Ванька сам вызвался ехать на работу в одну из самых отдаленных точек, в Амдерму – крохотный поселок на берегу Карского моря.

Когда он сказал Аньке, с которой после той встречи выпускников иногда виделся, а по телефону говорил частенько, что получил распределение в Заполярье, в трубке наступило молчание, но недолгое: Анька вздохнула и вдруг сказала:

– Ну что ж, Заполярье, так Заполярье. Когда едем?

Ванька удивился:

– Как это – едем? Ты что, тоже в Арктику распределилась?

– Если мы поженимся, мне дадут свободный диплом… Ванька как-то опешил. Конечно, они в последние месяцы встречались иногда, но ничего особенного между ними не было, никаких таких объятий-поцелуев: друзья, вот и все. Анька обычно сама звонила ему. Это бывало ближе к концу недели. Она шутила:

– Ну как, Ершов, какая там у вас в вашей метеоканце-лярии погода планируется на выходной? Опять дождь? Ну попроси там, чтобы солнышко вышло, что тебе стоит? Я приглашение на слет кустов достала.

Ванька удивлялся:

– Каких еще кустов? Что за сюр?

– Ну Ершов, ты опять не в теме, – голос Аньки звучал насмешливо. – Бардовских кустов. Да-а, надо тебя просвещать, Ершов. А то с тобой стыдно к приличным людям показаться. Так и быть, возьму тебя, приглашение на двоих.

Анькин приятель по музыкальной школе и бывший предмет ее детской влюбленности, солист-скрипач Вовка, сколотил рок-группу, которая скоро приобрела в Ленинграде неофициальную, но тем более громкую популярность. Иван с изумлением и тайной гордостью видел, что Анька совсем «своя» в кругу этих, быстро становящихся молодежными кумирами, ребят.

Он долго боялся показать Аньку своему главному другу. Боялся, что бойкий на язык Ленчик иронично пройдется по Анькиной серенькой внешности. Сам Леня, несмотря на полноту, ухаживал за Людушей, первой красавицей их курса, и по всему было видно, ухаживал не без успеха. Начитанный, юморной, музыкальный, играющий на фортепиано – он умел быть интересным с девушками.

Вопреки страхам, Ленчику Анька сразу понравилась, они подружились. Сошлись они на музыке, на обмене пластинками, а еще больше на том, что оба были остры на язык и с удовольствием перебрасывались друг с другом убийственными словесными шаржами на общих знакомых.

Не упускали они случая и пикироваться между собой. Ленька выдумывал для нее разные имена: Анхен, Анчита, Анисья, Антоха, Атошка и даже Антей. Пару раз пробовал назвать ее Нюркой, но получил такой мощный отпор, с намеком на Леонида Ильича, что прикусил язык и никогда больше не называл Аньку не понравившимся ей именем. Однако Людуша ухватилась за него и стала звать Аньку Нюшей.

Они вчетвером ходили на концерты и в музеи: Ленька с Людушей, Ванька с Анькой. Ходили всегда по-дружески: за билеты, за чай в буфете каждый платил сам за себя. Ванька пытался заплатить за двоих, но Анька не соглашалась. А теперь вот такой сюрприз по телефону: «если мы поженимся»…

– … Ау, где ты? – услышал он в трубке насмешливый голос Аньки. – Ты что там притих?

– Ничего, – сказал Ванька. – Просто думаю о том, что ты сказала.

– А что тут думать, – уверенно сказала Анька. – Просто женимся да и все тут.

Мирабела осталась жива, только побилась сильно. Долго возил ее отец из одного госпиталя в другой, все что-то не ладилось. Наконец, совсем увез в Геную.

Жизнь потекла по-прежнему. Фантино мало бывал дома. Гостя у матери, Орнела однажды достала свои старые книжки, стала листать, рассматривать. Затосковало сердце, захотелось снова читать, учиться. На другой день она попросила мужа повезти ее в библиотеку, что была при церкви, попросила книжек потолще, и чтобы про любовь. Библиотекарь, сеньор Фабрицио, дал ей четыре книжки:

– Вот, Нелита, почитай русское. Ты умница, тебе будет интересно. Здесь и про любовь, и про все.

«Война и мир», – прочла Орнела название.

– Да точно ли здесь про любовь, сеньор Фабрицио? Не для мужчин ли эта книга?

– А вот почитай, а потом скажешь мне: для мужчин или нет.

Орнела начала читать. Первые страницы показались забавными: русская книга, а начинается по-французски. Было приятно, что она все понимает. Французский был в школе; она была первая в классе, даже получила награду: альбом с видами Парижа. Понимая разговоры, она все-таки никак не могла вникнуть в суть. В школе учили про Напо-леоновы войны, но ничего – про Россию.

Скоро герои книги обступили ее, как живые, втянули в свою бытность, заботы, беды. Скуки, томления от утра до вечера как не бывало. Она видела себя то Натали, то красавицей Элен, то умным и беззащитным Пьером, то Мари. Она придумывала продолжения разговоров и, как в бреду, бормотала диалоги, которых не было в книге. Она нашла в доме матери старую свою школьную карту, хотела посмотреть, где эта земля: где Смоленск, Торжок и Москва. Но увидела на карте только огромное, несоизмеримое с Италией, пустое, без всяких надписей – только маленькие буквы «ссср» – пространство.

Чаще всего она представляла себе Андре. Она додумывала его жизнь, сочиняла то, что было с ним между событиями книги, рисовала в своем воображении, как он говорил, ел, ходил, и… – ах, он был совсем не похож на Фанти-но! Втайне, про себя, она решила, что если будет сын, она назовет его в честь Андре: Адриано.

Младенец родился толстый, здоровый, с темными волосиками и сразу темными, в отца, глазками. Дон Камбиазо прислал няньку, велел поселить ее в доме, чтобы помогала ходить за младенцем. Ночью нянька вскакивала раньше Орнелы, переодевала младенца, подносила ей – кормить.

Орнела не хотела няньки, стеснялась ее – опытной, профессиональной – боялась при ней посюсюкать, потешиться сыночком. Ей бы самой, чтобы никто не мешал, но не скажешь ничего: воля свекра. От прабабушки к бабузе, дальше к матери и, наконец к ней самой непреложным законом переходило и укладывалось в голове: воля мужчины – закон. И в который раз неясным, темным облаком клубился в ее сердце вопрос: почему? Почему я должна подчиняться мужчине? Только потому, что я – женщина? Разве я хуже его? Глупее? Разве из его тела выходит это чудо: новая жизнь?! Разве от него зависит, жив ли сынок, сыт ли, доволен ли, здоров ли?