Потом Нина стала комсомолкой, и очень скоро ее выбрали Секретарем комсомольской организации школы.

– Дорогие ребята, – звонко, как на линейке, начала Нина после того, как Алевтина Петровна поздоровалась и жестом посадила класс. – Вы стали семиклассниками, а это значит, что вам предстоит сделать один из самых важных шагов в вашей жизни: принять решение о вступлении в комсомол. Это… – Нина немного запнулась. – Это важный шаг в жизни каждого человека. Комитет комсомола нашей школы поручил мне провести с вами вступительную беседу.

Нина развязала шнурки картонной папки, достала оттуда листок бумаги и стала читать все тем же звонким ровным голосом, делая равномерные паузы, точно так же, как читала на большой перемене по школьному радио «Новости комитета комсомола». Никто уже не занимался своими делами, слушали внимательно. Все понимали: вступление в комсомол – это тебе не хухры-мухры! Без этого никуда, даже в ПТУ не поступишь. Что уж говорить про институт. А в их школе потенциальных пэтэушников не было, все собирались в ВУЗ.

Ванька тоже слушал, но больше – смотрел. Смотрел во все глаза! Конечно, он видел девятиклассницу Нину и раньше, но только издалека. Теперь он по-настоящему разглядел ее. У нее были блестящие, немного кудрявые волосы, затянутые сзади в тугой хвост, на брови падала густая челка. Глаза были тоже блестящие, ресницы бросали тень на щеки. Губы румяные и сверху сильно изогнутые. Ванька заметил, что уши у нее маленькие и красненькие, и в них видны крошечные золотые сережки-гвоздики, а пальцы, державшие листок, слегка вымазаны чернилами. Это было так удивительно, что у Нины, – у самой Нины! – пальцы в чернилах.

Нина еще почитала немного, потом сказала:

– Итак, каждый из вас должен принимать участие в мероприятиях, которые проводит комитет комсомола. Ваше активное участие добавит вам баллов на Ленинском зачете, который каждый должен сдать перед вступлением в комсомол. Давайте посмотрим, кто куда хочет записаться. Подготовка концерта к празднованию Седьмого Ноября. Кто хочет?

Несколько человек подняли руки. Ванька тоже поднял. Нина аккуратно записала фамилии, потом продолжала:

– Выпуск стенгазеты. Субботник по уборке школьной территории. Распространение поздравительных открыток для ветеранов. Организация отрядов из пионеров четвертых-пятых классов для сбора макулатуры…

Список у Нины был длинный. И всякий раз Ванька поднимал руку, так что Нина в конце концов сказала:

– Ершов, не обязательно во всем участвовать, тебе же учиться некогда будет.

Недостатка в желающих не было, ребята активно записывались: в институт, а значит – и в комсомол, хотели все. Потом Нина говорила уже сама, без написанного: объясняла, как будет проходить прием в комсомол. Наконец, она раздала каждому по листу бумаги и продиктовала: «Заявление. В комитет комсомола школы номер 35, от …. – тут каждый должен был написать свое имя и фамилию. Прошу принять меня в ряды Коммунистического Союза Молодежи имени В. И. Ленина. Хочу быть в первых рядах молодых строителей коммунизма и посвятить свою жизнь делу борьбы за счастье трудящихся».

– Теперь поставьте число и подпись, – сказала Нина и стала ходить по рядам, собирая листки.

Прозвенел звонок. Ребята загалдели, стали защелкивать портфели, выходить из класса. Ванька, видя, что Нина еще разговаривает с Алевтиной Петровной, нарочно замешкался, но, как только она пошла к выходу, закрыл свой ранец и двинулся следом за ней. Он проводил Нину, держась все время немного позади, до раздевалки. Убедился, что она начала одеваться и бросился к своей вешалке. Быстро оделся, выбежал из школы и спрятался за электро-будкой. Скоро вышла Нина. Она была одета в простенькое пальтецо, толстые рейтузы и короткие кожаные сапожки. На голове у нее была вязаная капором шапочка из оранжевой шерсти, такой же оранжевый длинный шарф обматывал шею и свисал спереди почти до края пальто.

Ванька незаметно, крадучись сзади, проводил Нину до ее дома: узнал, где она живет. Когда за ней захлопнулась дверь подъезда, Ванька засомневался: узнавать ли номер квартиры? Вообще-то незачем: не пойдешь же к ней в гости ни с того ни с сего. Но все-таки, выждав минут десять, вошел в подъезд и стал торопливо подниматься, задерживаясь самую малость на площадках, чтобы прочитать надписи на дверях. Дом был четырехэтажный, на каждой площадке – по две квартиры. На третьем этаже слева на двери он увидел наклеенный на картонку список, составленный из вырезанных из газетных заголовков толстых печатных букв:

Силянины – 1 зв.

Макаров – 2 зв.

Василевич – 3 зв.

«Ага, вот оно, – подумал Ванька. – Квартира четырнадцать, второй подъезд». Ванька бегом «ссыпал» вниз, вышел из подъезда, присел на пустые качели на детской площадке. Он сидел, задрав голову, соображая, где могут быть окна Нины. Но как догадаешься, в квартире трое жильцов. Ему не хотелось уходить. Вдруг она выглянет? Или выйдет! Может, ее мать в булочную пошлет, или еще что? Но Нина не выглянула и не вышла. Просидев почти целый час, Ванька поплелся домой.

Потянулись тяжелые дни. Дома было нехорошо. Орне-ла избегала отца. Боялась, что опять начнется тот же разговор…

Как всегда, во время школьных каникул Орнела помогала в теплицах. Рано утром на своем девичьем велосипеде, собственноручно выкрашенном в кремовый цвет, с яркой плетеной корзинкой у руля, украшенной букетиком самодельных шелковых розочек, приезжала она на вырубленные в склоне горы террасы, где длинными рядами тянулись теплицы. Работала вместе с сезонниками до обеда.

Обед для рабочих заказывали в местной таверне и привозили в больших флягах-термосах: густой и красный, дымящийся, как кровь, суп, мясо в темном соусе, с морковью и луком. В соус обмакивали длинные хлебцы с жесткой хрустящей корочкой. Орнела любила обедать с рабочими, любила слушать их простые разговоры, наблюдать, как парни и девушки, флиртуя, подшучивали друг над другом. После обеда рабочим полагался час отдыха. Орнела ехала домой.

Дома старалась тихонько, мышкой, прошмыгнуть в свою комнатку или помогала на кухне, стараясь не попадаться отцу на глаза. Разговоров о школе больше не заводила; отец тоже молчал, и было неясно, что же будет, когда кончится лето и начнутся школьные занятия.

Однажды, собираясь после работы ехать домой, она увидела Фантино. Он стоял на краю террасы, у высокой стены из плоских фанерных ящиков, опираясь на новенький велосипед.

– Привет, Орнела, – крикнул ей Фантино и помахал рукой. – Поможешь мне?

– Привет, Фантино, – ответила Орнела, подходя. Она не держала на него зла, он в ее распре с отцом не виноват. Даже было приятно, что Фантино, такой красивый парень, заметил ее и приходил к отцу говорить о ней. До него еще никто не приходил.

– Помоги, Орнела, – улыбнулся парень, влажно блестя глазами, – говорят, ты знаешь, как на этом ездить.

«Ох, говорят! – фыркнула про себя Орнела. – Будто ты не видел ни разу, как я проезжаю мимо твоих окон!»

– Как же ты сюда доехал? – со смехом спросила она вслух.

– Я и не ехал вовсе. Пешком шел, а этого коня рядом вел, – Фантино смотрел на нее с улыбкой, показывая ряд белых зубов под узкой темной полоской усиков.

– Да зачем?

– Чтобы вместе с тобой обратно приехать, Орнела. Хочу, чтобы ты меня выучила.

– Что я тебе за учительница? Не могу. Некогда, еще работы полно.

– Как же, ты же всегда в это время домой едешь! – Фан-тино улыбался лукаво и ласково.

– А ты почём знаешь?

– Уж я знаю. Поучи, а я тебе за это туфельки подарю. Самые красивые, самые блестящие, с перепоночкой.

Орнела тряхнула упавшей на глаза прядью волос, – волосы на солнце вспыхнули золотисто, – кинула на парня быстрый взгляд:

– Нет, Фантино, не могу. Работы много сегодня.

– Ну что ж, сегодня нельзя… тогда завтра!

– Не могу, Фантино. Отец заругает.

– Твой отец! Да такого доброго отца, как сеньор Антонио, и на свете не сыскать. Скажи уж, что я тебе не нравлюсь.