Сергей остановился у деревянной рамы и окно, еле слышно скрипнув, распахнулось, стоило ему стянуть тонкую веревку, связывающую две ручки. Оба выбрались наружу и закрыли окно с обратной стороны.
Сергей обернулся и принялся приглаживать растрёпанные волосы Алексея, сильно оскорбляющие эстетические чувства, что стало заметно при лунном свете. Двое зашагали по дорогой сердцу дорожке к вишне, ставшей любимым пристанищем. Сергей лёг на траву и демонстративно сдвинулся в сторону, приглашая Алексея присоединиться.
— Простудимся же, Сергей, — произнёс тот, — и умрём.
— Как хотите, — ответил Сергей и закинул ногу на ногу. — Однако я предпочту умереть под звёздным небом, чем слоняться без дела по этому месту, всё глубже и глубже погружаясь в размышления о том, как скоро меня настигнет смерть.
Алексей возвёл глаза к небу и лёг под дерево, плотно прижавшись к чужому боку. Сергей усмехнулся. Спустя несколько секунд молчания он заговорил:
— Я и не думал, что в этой глуши может быть так прекрасно. Глупо, но я почти не видел звёзд дома: там огромные деревья перекрывают вид из окна. А здесь небо предстаёт тем бездонным океаном, каким является. В подобные моменты я перестаю переживать, и все мои противоречащие друг другу теории складываются в одну, самую маловероятную, но вместе с тем именно в неё мне хочется верить.
— Что это за теория? — поинтересовался Алексей.
— Что Вселенная ни живая, ни мёртвая, что жизнь — иллюзия, а смерти нет, что душа — нечто простое и совершенно волшебное.
Юноша решительно не понимал слов Сергея. Тот прочитал это по его взгляду и продолжил:
— Вселенная пронизана нитями, которые учёные найдут нескоро, и на них нанизаны наши души. Образно, конечно. И в этой огромной вселенной твоя душа будет существовать всегда. А если нет, то это неважно. Просто смотри на это огромное небо и будь благодарен лишь за то, что можешь видеть эту красоту, не думая о том, что было перед этим.
— То есть, души могут быть предназначенными друг другу самой Вселенной? — осенило Алексея, и он приподнялся на локте, внимательно глядя в карие глаза.
— Да. Что, если это высший замысел, но настолько высший, что мы никогда не сможем постигнуть его, а лишь восхититься тем, что он есть? Что каждая жизнь — элемент мозаики, а родственные души — подходящие друг другу элементы. И что, если правда религии лишь в том, что одни души нетленны? Что две родные души однажды станут одной, или же, сплетясь, будут блуждать меж облаков. А, может быть, мы целую вечность путешествуем из тела в тело? И если двум душам не повезло оказаться одного пола, нужно лишь подождать следующей жизни, в которой досадная ошибка будет исправлена.
Алексей слушал Сергея, наклоняясь всё ближе и ближе к нему. Какая-то неведомая сила тянула его, словно сама его душа тянулась к другой, слушая эти речи, шепча «Да!», умоляя скорее дать двум душам соприкоснуться…
— Я достоин несчастий, — вдруг произнёс Сергей, и Алексей остановился, когда сила, притягивающая его, сменилась ледяным холодом, и весь свет исчез из глаз юноши.
— Почему? Что произошло?
— Лизавета больше не может ходить. У неё не двигаются ноги.
Алексей был шокирован такой новостью.
— Боже, какая беда! — произнёс он сдавленным голосом. — Но в чём ваша вина?
— Ей говорили, что это временно, но она им не верит. Она знает, что, отняв ноги, к ней приблизилась смерть. Я совершил непростительный поступок: уподобил ребёнка себе. В ней я теперь вижу ту же боль, что и в собственном отражении в зеркале.
Алексей не знал, что ответить на это. Не мог ведь он сказать, что всё сказано правильно, и Сергей совершил поступок жестокосердного человека, коим он, однако, не является.
— Знаете, Сергей, я оставляю это на вашей совести. Но в ваше оправдание скажу, что вы поступили смело, потому что горькая правда пугает всех, кроме вас. Вы бесстрашно пытаетесь приручить её, и только Богу решать, стоила ли Истина боли девочки.
Из мутных глаз Сергея выкатились слёзы, гневные, скупые, горькие.
— Порою я не понимал судьбу за то, что она такие разные вещи не подарила мне, но подарила Лизе. А теперь сам отнял у ребёнка то, что жизнь отняла у меня. Я чудовище. Если бы в моих силах было подарить ей то, что способно скрасить её жизнь!
— Может быть, шанс и появится. Просто смотрите внимательно, чтобы не упустить его, — ответил Алексей.
Сергей чувствовал себя ужасным человеком, но при этом жалким и беззащитным. Он неосознанно увеличил расстояние между собой и Алексеем, который будто обжигал его светлым огоньком своей чистейшей души. Почувствовав это, тот не стал говорить ничего обнадёживающего, но накрыл чужую руку своей, чтобы дать понять, что он всё понимает и будет рядом, если Небеса ополчатся против Сергея.
Сергей, почувствовав тепло руки Алексея, вдруг успокоился, и ему показалось, что даже ветер вдруг стал теплее. Он поднялся на локте и приблизился к юноше.
— Сколько из тех, кого вы целовали, заставляли вас чувствовать любовь? — спросил Сергей, смотря ему прямо в глаза.
— Я всегда думал, что каждый из них, — ответил Алексей. — Но, если ни один из них не был моей родственной душой, то, наверное, никто.
— Зачем?! — вспыхнул Сергей. — Зачем вы так рассуждаете? Почему вы веришь, что метки всегда ставятся правильно и исчезают из-за правильных людей? Вдруг среди тех, кого вы бросили, как неподходящего, был тот самый человек?
Смущённый чужим пылом, Алексей вжался в землю под своей спиной.
— По-моему, Сергей, вы слишком рьяно стремитесь обрести истину. Так, что вовсе игнорируете всё, что может на неё указать.
Сергей замолчал, и гнев в его глазах снова сменился болью.
— Да! Может быть! Это потому, что мне на самом деле плевать на истину. Знаете, я ночами не сплю, а лежу и думаю о разных вещах. И, боюсь, я понял очень много. Я обнаружил, что во мне уже нет стремления узнать, справедливо ли я умираю, а есть только гнев и жажда отречься от приготовленной мне судьбы. Потому что это невыносимо: сидеть здесь и только и делать, что смотреть на две оставшиеся метки и проклинать мир за то, что я планировал узнать его, а в итоге получил такую насмешку от бога. Может быть, то, что мир так жесток, значит, что бог есть?
— Прекратите так говорить! — теперь и Алексей был близок к тому, чтобы разозлиться. — Вы сами не понимаете, что говорите. Это не вы, вы не так глупы.
— Наверное… Наверное…
— Ну скажите, чего вы не успели? — спросил он, крепко хватая юношу за плечи и пристально глядя в его лицо. — Вдруг мы успеем что-то сделать? Сбежим отсюда, если понадобится!
С трогательной искренностью Сергей ответил:
— Не успел извиниться перед матерью за то, что у неё не будет внуков; не успел принять себя и хоть раз просто насладиться любовью к мужчине. А ещё я много лет игнорирую общество моей матери, и поэтому ни разу не был с ней в Париже.
Алексей лишь улыбнулся. Ему хотелось бы сказать, что все это осуществимо, но прибегать ко лжи в данной ситуации он совершенно не хотел.
— Любовь вам никто пообещать не может, а вот остальное, может быть, и сбудется.
— Как романтика, меня ваши слова совсем не вдохновили. Не хочется уходить отсюда, не познав самого человеческого. Как говорилось в одной пьесе, «вы из Египта, сэр, и не видели пирамид»? Это глупо, проверять людей на совместимость одним поцелуем. Могли бы дать им провести вместе ночь. А так страх перед поцелуем не даёт даже задуматься о чем-то большем, даже если это дозволено.
— Таков и был замысел. Если бы люди не поцеловались, у них мог бы родиться неправильный ребёнок.
— И у родственных душ неправильные дети рождаются, — Сергей говорил о себе.
— Не говорите так! Мы все правильные. Просто разные. И лишь вопрос времени, когда люди это поймут.
— Меня это возмущает! Я люблю целовать людей, — в голосе юноши зазвучали мечтательные нотки. — Все те восемь раз я помню, как будто они были вчера. Все губы разные, но все восхитительные. У одних мужчин они тонкие, у других пухлые. Одни целуют напористо, у других губы мягкие и податливые, будто шёлковая ткань. У одних кожа на лице гладкая, как у мальчишки, а у других усы или щетина. Одни мужчины сжимают вас в объятиях, будто это их последний миг на земле, а другие мягко кладут ладонь на шею. Нет, Алексей, я ни о чём не жалею.
