— Эти часы спешат на час, — вдруг произнесла проходящая мимо сестра милосердия.

— Почему об этом раньше никто не сказал?! — возмущённо воскликнул Алексей.

Сергей приблизился к нему и незаметно сжал ладонь.

— Успокойтесь. Подождите здесь, а я пойду и проверю, не слишком ли подозрительный порядок мы оставили.

Алексей кивнул, а Сергей побежал назад. К Лизавете.

Девочка лежала в кровати и морщилась от боли. Сергей снял шляпу и приблизился к ней.

— Тебе очень больно? — спросил он.

— Ничего страшного, — улыбнулась Лизавета, но улыбка и слова дались ей так тяжело, что ложь стала очевидной.

— Скажи мне, Лиза, ты действительно больше не хочешь жить? Ты действительно хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — Сергей смотрел прямо в красные глаза девочки и увидел в них трогательный проблеск надежды.

— Больше всего на свете, — прошептала она и сдавленно простонала, схватившись за голову.

И Сергей, не дав ни единой мысли остановить себя, тут же прижался к сухим губам Лизы с привкусом крови. Она вздохнула, и больше её грудь ни разу не шевельнулась. Сергей выбежал в коридор, чтобы так и не успеть никогда осознать, что же он сделал.

Там его остановил Алексей, объявив, что отец приехал и ждёт их у железных ворот.

========== Глава вторая. Часть первая. Кошмары ночи в свету Парижа ==========

7 августа 1913

Вчера мне снился сон: в нём я и Сергей были в гостях у его матери. Мы сидели за небольшим столом и ели скромный ужин. Рядом сидела его сестра, юная и необыкновенно красивая, совсем как брат. Его мама улыбалась мне, с теплотой пожимала руки и, казалось, была совершенно счастлива, что её сын привёл домой меня. После ужина мы с ним уединились в его комнате. Сидя за письменным столом, я разглядывал его детские рисунки, фотографии, сделанные, когда ему было шестнадцать: на одной он обнимал девушку, будто друга, на другой — друга, будто девушку. На последней было видно его запястье: на нем уже не было двух меток. Он показал мне полку с книгами, которые читал в детстве, рассказал, насколько изменился за последние десять лет вид из окна, и я чувствовал, что, узнавая так хорошо этого человека, всё сильнее влюбляюсь в него. Будто и не было жизни без него, будто я всегда следовал за ним, как наблюдатель, не смеющий даже мечтать о чём-то кроме возможности наблюдать.

Он говорил, пристально глядел на меня; мы переместились на кровать, он коснулся рукой моего лица, а пальцы другой переплел с моими. Сердце моё забилось, желая вырваться из груди и вплавиться в его тело, утягивая за собой всю душу и всю жизнь. Наше дыхание смешалось, кончики носов едва не соприкоснулись, и губы, наконец, соединились. И в этот момент я вдруг ощутил, что всё в мире становится на свои места, что я был рожден для того, чтобы полюбить этого человека. Он запустил пальцы в мои волосы, нежно обнял за шею, прислонился своей грудью к моей так крепко, что и я, и он вдруг перестали дышать. Это было точно безумие, стремительно вращающийся водоворот эмоций. Я отстранился, чтобы не потерять рассудок, и прижал Сергея к себе. Он обмяк в моих руках, будто почувствовал то же, что и я: наступление долгожданного душевного покоя. Я перебирал его волосы и хотел плакать от счастья: мы в порядке, мы живы! Едва я подумал об этом и отстранил его от себя, чтобы заглянуть в голубые глаза, ужас охватил меня: Сергей был без сознания. На обоих наших запястьях не было меток, только я был жив, а он не дышал. Трясущимися руками я уложил его на свои колени и стал тормошить, будто это могло оживить его. Я хотел кричать, но голос меня совершенно не слушался; я задыхался, будто Смерть, забравшая Лека, перед прекращением своего визита схватила меня за горло. Я ничего не слышал кроме тревожного звона в ушах, но, клянусь, она произнесла: «Мне бы хотелось забрать и тебя тоже». Я стал горько рыдать, прижимая к себе бездыханное тело. Ощутив прикосновение к своему плечу, я, наконец, выбрался из этого кошмара. Рядом со мной всю ночь лежал Лек, живой и прекрасный. Он коснулся моей мокрой от пота и слёз щеки, а я крепко обнял его.

— Что тебе снилось? — обеспокоенно спросил он.

А я не мог выдавить ни слова. Я сжимал его в своих объятиях и содрогался в беззвучных рыданиях, уткнувшись в его плечо.

Этот страшный сон заставил меня снова подумать о том, как быть людям, которые не являются взаимными родственными душами друг друга? Один спасает другого, а его самого должен спасать кто-то третий. Это ведь то же исключение, что и такое, при котором смерть начинает следовать за тобой уже тогда, когда у тебя остаётся две метки. Что, если мой несчастный Сергей — один из таких? Что, если ему не суждено спастись, даже найдя того, кому он предназначен? Был бы он расстроен, зная, что будет вынужден безвозмездно отдать любимому свой последний шанс на спасение? А смог бы я так поступить? Над последним вопросом я даже не думал: смог бы. Значит, и Сергей тоже, потому что я знаю, что он гораздо более благородный человек, чем я.

Должно быть, этот сон приснился мне из-за того, что, едва оказавшись в постели, я погрузился в размышления о нашем с Сергеем визите к моим родителям и последующем отправлении сюда, в Париж. Здесь время не тянется так, как в Доме для умирающих душ, но отчего-то меня совсем не тяготит оставшаяся привычка раз в несколько дней писать подробные заметки о прошедших событиях.

А ведь событий накопилось множество! Наш побег совершился удачно. Не успел я сказать отцу и слова кроме приветствия, как мы с Сергеем уже сидели в автомобиле, и я твердил, что уже пообещал всем, кому было до этого дело, вернуться в скором времени, а также поблагодарил за прекрасное содержание от имени отца. Он выглядел уставшим и потому, должно быть, без сопротивления забрался в машину и сказал водителю уезжать. И едва это случилось, я почувствовал себя настолько одурманенным ароматом свободы, что даже и не подумал оглянуться, чтобы понять, заметил ли кто-то нас. Сергей был задумчив и тих — я решил не беспокоить его, к тому же, что мы могли сказать друг другу сейчас, когда нельзя раскрыть ни одной тайны?

По прибытию домой я бросился в объятия матери и представил ей Сергея как своего близкого друга. Отужинав, мы легли спать в разные комнаты и только на следующий день смогли воссоединиться и откровенно поведать друг другу о своих радостях и переживаниях. Сергей сказал, что возмущён тем, что нас так и не попытались остановить, что моя мать — прекрасная женщина и что кровать, где он спал этой ночью, была жёсткой и заставила его проворочаться всю ночь. Зная, что та кровать едва ли не самая комфортная в доме, я предположил, что что-то другое не давало Сергею заснуть и, спустя несколько минут осторожных расспросов, выяснил, что был прав.

То, что я узнал, должно было повергнуть меня в шок, но всё, что я испытал — это успокоение. С ужасом в глазах, едва не заикаясь, Сергей признался, что в последний момент перед тем, как я сообщил, что нам пора идти к моему отцу, он поцеловал Лизу, тем самым «убив» её. Это слово я беру в кавычки в знак своего несогласия с тем, что в данной ситуации уместно именно оно. Я убеждён, что правильнее сказать: «даровал освобождение». Я желал горячо любимой мной Лизе найти родственную душу и прожить долгую счастливую жизнь, но, понимая, что этому не суждено произойти, надеялся на то, что она умрёт тогда, когда её мучения ещё не станут невыносимыми. Я не могу передать своей скорби словами, однако такой печальный исход был предрешён. Судьба жестоко обошлась с этим созданием, Богу не будет прощения за это, но я верю, что сейчас там, на небесах, он держит её в своих объятиях, как родную дочь, и просит не злиться на него.

Сергей не стал вдаваться в подробности, объясняя произошедшее, но я, зная его, могу поклясться, что сделано это было из побуждений милосердия, а, быть может, и по личной просьбе девушки. Я не понимаю, почему он считает себя убийцей. Подумать только! Он пожертвовал своим предпоследним шансом на спасение ради избавления от страданий несчастного ребёнка! Я сказал, что ему нужно начать уважать волю этого, как он сам некогда выразился, «взрослого человека», хотя бы после смерти, а Сергей лишь начал более прежнего считать себя ужасным, так как не догадался об этом сам. Я восхищаюсь им и считаю этот поступок ничем иным, как проявлением благородства. Через несколько дней он, наконец-то, смог отпустить свой, как он считал, грех.