По дороге с вокзала я заметила, что парижские женщины были одеты в хорошо скроенные жакеты и юбки, все в приглушенных тонах. Наверно, мое красное с желтым клетчатое платье с «матросским воротником», которое я купила на Деланси-стрит, смотрелось на этом фоне немного кричащим. Впрочем, я приехала сюда именно затем, чтобы учиться у парижанок.

После завтрака я показала Стефану адрес портнихи Долли – Рю де Риволи, 374. Он достал карту.

– Мы находимся здесь, – сказал он. – Le Marais означает «болото». Этот quartier, квартал, построен на болотистой почве.

– Как Чикаго, – вставила я.

Он начал рассказывать мне историю этого района. Первыми здесь поселились рыцари ордена тамплиеров, вернувшиеся из похода к Святой земле где-то в двенадцатом веке.

– Крестовые походы, – повторила я. В школе Святого Ксавье нам много рассказывали о крестоносцах.

Стефан продолжал рассказывать о короле, который построил дворец где-то тут, в месте под названием des Vosges – Вогезы. Это было за углом, но я еще много дней не могла его найти. Таков Париж. Он прячет свои сокровища среди тесных улочек, на которых не согласился бы жить ни один житель Чикаго.

Стефан рисовал на карте линии.

– Rue de Rivoli, à droite[19].

Какая чудесная улица, эта Рю де Риволи! Не буду никуда с нее сворачивать. Я могла пройти по ней весь правый берег и перейти по одному из мостов через Сену, оказавшись на левом берегу – la Rive Gauche. Рю де Риволи нигде не извивалась, не путалась и не меняла своего названия – это была очень надежная улица. В то первое утро она провела меня через весь мой quartier мимо мужчин с длинными бородами и в черных шапочках. Стефан сказал, что Le Marais, Марэ, – еврейский квартал, а вывески на иврите на некоторых магазинах напоминали мне нашу Максвелл-стрит.

Я остановилась поглазеть на Hôtel de Ville – это было что-то вроде нашего Сити-Холла. В преддверии Рождества его, должно быть, уже украсили сосновыми ветками и мишурой. А здесь украшений не было. Но можно было представить, каково мэру города располагаться в таком месте! Масштаб этого здания я могла сравнить лишь с павильонами Белого Города на Всемирной выставке. Каменные ниши были уставлены статуями. И это деловой центр города? Как же тогда выглядят их церкви?

Рю де Риволи привела меня к тому, что поначалу показалось массивной стеной, тянущейся на несколько кварталов. Я притормозила у арки, сквозь которую шла боковая улочка, и человек за мной уткнулся мне в спину. Это был мужчина средних лет, одетый несколько мрачновато.

Я с улыбкой попыталась сказать ему по-французски: «Простите, это была моя вина», а потом показала пальцем.

– Qu’est-ce que c’est ça?[20] – спросила я.

Мужчина едва не уронил свернутый зонтик, который нес в руках.

Ответил он мне по-английски:

– Это, мадам, Palais du Louvre, Луврский дворец, самый значительный музей в мире, – заявил он, кончиком зонта словно подчеркивая каждое свое слово.

Я попросила прощения за свое невежество и сказала:

– Мона Лиза.

Но незнакомец уже ушел.

Конечно, сестра Мэри Агнес много рассказывала нам о Лувре, но никогда не говорила, что он протянулся на такое расстояние во все стороны.

Я двинулась по Рю де Риволи дальше и увидела ее – всю золоченую, сияющую на фоне серого неба, дожидавшуюся меня. Это была сама Жанна д’Арк, сидящая верхом на мощной с виду лошади. Ее молодое лицо излучало решительность. Она смотрела прямо на высоко поднятый флаг. Он развевался всегда, независимо от силы ветра. Эта женщина святая даже без титула. Мы с тобой вместе, Жанна. И ты поможешь мне, я знаю.

Рю де Риволи провела меня на площадь Согласия, place de la Concorde. Я смотрела на обелиск, который Наполеон, по словам сестры Мэри Агнес, украл у египтян. Моя парижская жизнь едва не оборвалась, когда я попыталась пересечь улицу с четырехрядным движением. На меня тут же устремились все автомобили, конные коляски и экипажи. Это было сумасшествие. Я стояла, словно парализованная, пока не заметила пожилую женщину, решительно ныряющую в самую гущу машин. Я последовала за ней, бросив несколько «мерси» в ее направлении. А потом еще несколько «спасибо», обращенных к небесам.

У дома 374 по Рю де Риволи не было величественного фасада или большой витрины с последними моделями одежды, какие были у других магазинов, мимо которых я проходила по улице Сен-Оноре, которая, как мне казалось, соответствовала нашей Стейт-стрит. В прорезь под дверным молотком в форме латунной руки, упирающейся в черную лакированную дверь, была вставлена скромная карточка с надписью размашистым почерком: «Madame Simone, Couturier, 1er Etage»[21]. Молоток, который я подняла, а потом отпустила, издал впечатляющий стук.

Дверь мне отворила молодая девушка в черном платье.

– Vite, vite[22], – сказала она и потащила меня по темному коридору, а затем по винтовой лестнице, потому что первый этаж здесь на самом деле был вторым.

Было странно. Большая комната, в которую мы вошли, очень походила на мою студию в «Монтгомери Уорд»: там были стойки с разложенной тканью, манекены, зеркальная стенка и, наконец, в центре на круглом помосте клиентка – полноватая дама лет шестидесяти, у ног которой на коленях стояла женщина с полным ртом булавок. Она и проводила эту примерку. Ее светлые волосы были стянуты в узел. Я предположила, что ей за сорок. На ней было черное платье с высокой собранной талией и юбкой-клинкой. Ни тебе матросских воротников, ни расцветок в красную клетку.

– Madame Simone, – торопливо сказала ей девушка. – Ici. La femme de traducteur[23].

– Bon[24], – ответила мадам Симон, после чего излила на меня поток французских фраз. Все так же с булавками во рту.

– Пожалуйста, – сказала я ей по-английски, а затем попыталась по-французски объяснить ей, что не понимаю, когда она говорит так быстро.

– Слишком vite, – закончила я. – Lentment, медленнее, s’il vous plaît. Пожалуйста.

Она непонимающе взглянула на меня и снова что-то затараторила на французском.

– Прошу вас, мадам, – прервала ее я. – Вот.

Я передала ей письмо от Долли, но прежде, чем она успела открыть конверт, клиентка радостно воскликнула:

– Американка! О, слава богу! Вы сможете объяснить этой женщине, что платье должно быть готово сегодня? Вечером мы идем на ужин в «Максим», и я должна быть в нем.

– Я попробую, – ответила я. – С французским у меня не очень.

– Но вы ведь переводчица? Консьерж в «Ритц» сказал, что пришлет кого-то, кто говорит по-английски и по-французски, – удивилась женщина.

– Ну, по крайней мере, по-английски я говорю очень хорошо, – заверила я.

Мадам Симон уставилась на нас, изо всех сил стараясь что-то понять. Она показалась мне симпатичной.

– Пардон, мадам, – сказала я. – Cette femme. – Я указала на клиентку. – Vouloir le… платье. – Я прикоснулась к впечатляюще пышной юбке, расшитой крошечными хрустальными блестками. – Pour cette nuit. Maintenant. Très nécessaire[25].

Мадам Симон выглядела озадаченной.

– Что еще не так? – нетерпеливо вопрошала клиентка. – Я, например, поняла каждое сказанное вами слово.

– Но вы не говорите по-французски, – возразила я.

Я попыталась снова, изображая, что надеваю платье, потом сажусь за столик и принимаюсь за еду.

– Maintenant, – еще раз произнесла я.

– N’est ce pas un restaurant, mademoiselle[26], – сказала служанка.

– Non, non. La femme va à Maxim’s[27]. – Я прокрутилась на месте, стараясь показать, что довольна своим новым платьем. – Ce soir. Сегодня вечером.