«Pas cher»[13], – сказал мой стюард о том отеле. И это было замечательно. В банке на борту корабля я волшебным образом обменяла свои сорок долларов, оставшихся после покупки одежды в передвижной лавке на Деланси-стрит, на двести франков, которые казались целым состоянием, но стюард объяснил, что этих денег мне хватит в лучшем случае на два месяца. «Пусть я получу эту работу у мадам Симон, пожалуйста, прошу Тебя, Господи, – молилась я, воображая, что сказала бы на моем месте бабушка Онора. – Все, хватит думать о семье и доме. Просто доберись до гостиницы Жанны д’Арк».
– Она была не «Джоан из Арка», а Жанна д’Арк, – говорила нам сестра Мэри Агнес, наша учительница французского. Трудные слова она выговаривала нам по слогам. – Дева, la pucelle, великая французская героиня и настоящая святая, что бы там некоторые про нее ни болтали.
Ее очень расстраивало, что с рождения Жанны прошло уже почти пятьсот лет, а ее так и не канонизировали.
– Это все политики, – ворчала она. – Англичане.
Несмотря на свою горячую любовь ко всему французскому, сестра Мэри Агнес оставалась чикагской ирландкой до мозга костей и была твердо убеждена в коварстве Альбиона.
– Враги Жанны по-прежнему могущественны, – говорила она, и мы каждый месяц писали письмо папе римскому с просьбой ускорить рассмотрение вопроса о канонизации Жанны.
– Церкви понадобилось почти четыреста лет, чтобы вообще начать процесс канонизации, а теперь они еле шевелятся! – возмущалась сестра Мэри Агнес, объясняя нам, что адвокат дьявола опорочил Жанну, подвергнув сомнению ее способность слышать голоса с откровениями и принижая ее достижения. – Это предупреждение, девочки. Мир использует сильных женщин, а потом порывает с ними.
Два года назад Жанну таки причислили к лику блаженных, хотя святой пока и не признали. Но благодаря сестре Мэри Агнес имя это намертво засело в моей голове.
– Жанна д’Арк, – повторяла я все громче и громче, пока женщина, которую я остановила перед вокзалом, не сбросила мою ладонь со своей руки.
– Джоан из Арка, – снова попыталась я, теперь уже на английский манер, но женщина поспешила уйти.
Я достала из кармана клочок бумаги с названием гостиницы и ждала. Навстречу не торопясь шла молодая женщина – это хорошо. Я остановила ее.
– Pardon, – начала я, жалея, что была недостаточно внимательна, когда сестра Мэри Агнес вдалбливала в нас французские склонения.
В голове у меня роилась масса французских слов, но выстраивать их в предложения, делая огромные паузы, казалось мне неудачным путем к пониманию. Поэтому я выпалила девушке готовую фразу, надеясь, что хотя бы пара слов попадет в цель.
– L’hôtel, s’il vous plaît[14], – заявила я и протянула ей записку.
Незнакомка взглянула на нее, улыбнулась и взяла меня за локоть. «Она знает», – решила я. Может, ее деревенская семья останавливается в этой гостинице, навещая ее в городе. Возможно, она в паре шагов отсюда.
– Ici, – сказала девушка, указывая на вереницу машин. – Taxi[15].
– Taxi, – повторила за ней я. Что ж, самым полезным французским словом оказалось «такси».
Я устроилась с багажом на заднем сиденье такси, и мы устремились к Jan Dark Ma-ray, как сказал таксист, добавив к имени Жанны д’Арк название месторасположения отеля.
Стояла вторая половина дня, и хотя в Париже оказалось не так холодно, как в Чикаго в ноябре, но было все же довольно свежо. Я вытянула шею, разглядывая проплывающие мимо величественные здания в пятнах солнечного света. Потрясающе! Я открыла окно. В воздухе повис запах выхлопных газов. Машин здесь было больше, чем в Чикаго. А вот конных экипажей – гораздо меньше, поэтому в городе не пахло, как на скотном дворе.
Мы ехали по извилистым улицам, пока не оказались на площади. Таксист назвал ее Sainte Kat-ereen, и я решила, что, должно быть, это значит «Святая Катерина». Он остановился перед белым зданием с вывеской Jan’s с золотыми буквами на фасаде.
– Прошу тебя, Джоан, помоги мне, – взмолилась я, глядя на изображение Девы в холле.
Она была в доспехах, а в руках держала меч – это обнадеживало. Тим Макшейн, может, и где-то за океаном, но воспоминания о его руках, сдавливающих мое горло, все же тревожили меня. Вот почему так приятно было находиться рядом с вооруженной женщиной, которая словно охраняла меня.
Парень за стойкой кое-как говорил по-английски. Он был молод – самое большее лет двадцать пять, – худой, длинноволосый, с очень густыми бровями.
– Меня зовут Этьен, Стефан.
Этьен предложил одноместный номер pas cher. Пять франков. Если взять его на неделю – тридцать франков. Господи, это ведь шесть долларов! Одноместный номер в Чикаго стоил всего двадцать долларов в месяц!
– Слишком дорого, – сказала я.
Он пожал плечами:
– Можете поискать в других гостиницах. Там еще дороже.
Он выразительно посмотрел на мои сумки. Я тоже.
Такси от вокзала обошлось мне в пять франков. Стоит ли тратить еще деньги, чтобы кататься от отеля к отелю?
– За месяц сто франков, – сказал Стефан.
Цена включала «маленький завтрак» – petit déjeuner. Я понадеялась, что он не слишком petit, поскольку, чтобы получить эту bon prix[16], нужно было заплатить наперед. У меня оставалось девяносто пять франков – девятнадцать долларов.
Комнатка была маленькой и симпатичной. С кровати я могла видеть каждый уголок. Тиму тут негде будет спрятаться. Я коснулась рукой стропил, поддерживающих потолок, и провела ладонью по их шершавой поверхности. Они были грубо обтесаны и немного просели, но приняли на себя бремя веков и выдержали.
Кровать была прочной, чистые и гладкие простыни прятались под большим пушистым одеялом. «Нужно хорошенько выспаться», – подумала я, натягивая его на себя. Но уже через несколько часов проснулась в темноте. Почему корабль не двигается? Наконец я вспомнила. Я здесь. Я приехала. Тиму меня не достать.
Я встала и распахнула окно. Внизу раскинулась площадь Святой Катерины. Тишина. До рассвета было еще далеко.
Край неба из черного постепенно становился серым. Я могла рассмотреть бугорки печных труб над парижскими крышами. Это было так не похоже на прерывистые очертания прямых домов в Чикаго. Казалось, что века здесь сжимаются. Возможно, те восемь лет, которые я провела с Тимом Макшейном, в Париже не были бы столь долгими, как в Чикаго. Господи, вот бы сейчас чашечку кофе – café. Наконец наступил миг, когда я могла об этом заявить. Было семь часов, а Стефан говорил, что как раз в это время начинают подавать завтрак. Уже скоро я стану на одну ночь ближе к самой себе, что бы это ни значило. Кто она, эта женщина, разглядывающая крыши Парижа? Онора Бриджет Келли? Нора? Нони? Мадемуазель?
Когда кофе начали разносить из кухни, я первой спустилась вниз.
– Café au lait? – Стефан теперь выступал в роли официанта.
– Oui, oui[17], – ответила я.
Замечательный вкус, одновременно и горький, и мягкий, – идеальное дополнение к горячему тосту, на который я намазала сладковатое масло и клубничный джем. Если съесть побольше хлеба, этого может хватить на весь день.
В небольшую комнатку для завтраков медленно зашла пожилая пара. Мужчина, высокий и худой, кивнул мне. Дама, невысокая и кругленькая, улыбнулась.
– Бонжур, – сказала я.
И они ответили мне, хотя интонация их «Bonjour, mademoiselle» то взлетала, то падала. В классе сестры Мэри Агнес такое произношение наверняка рассматривалось бы как попытка выделиться, и теперь мне стало ясно, что она говорила на собственном чикагском варианте французского.
«Учитель на пенсии со своей супругой», – решила я.
Стефан принес им кофе, а мне – новую чашку.
– Un croissant?[18] – спросил он и положил мне на тарелку испеченный слоеный рожок. Он был так мягок, что я почти не чувствовала его, кусая. Я вмиг уничтожила круассан, рассыпав крошки себе на блузку.
