– Если он подаст жалобу, то ему вернут её, – сказал он самоуверенно. – Он недаром ведь законник, должен же он это знать, полагаю. Разве я могу отвечать за то, что делает Вилкокс без моего приказания. Я не говорил ему, чтобы он этого не делал, но ведь не говорил также, чтобы он это сделал. И в чем же тут, спрашивается, жестокость? такой нектар, как эта водка. Вот налей-ка себе рюмку и попробуй.

Но когда они шли спать наверх, он остановился на верху лестницы и сказал Марку:

– Кстати, напомни мне приказать Вилкоксу разузнать завтра поутру, что делается с этим гусём.

Когда Марк проснулся на другое утро, погода переменилась. Ночью был мороз и туман окутывал тонкой белой пеленой всю окрестность: немногие деревья, которые можно было видеть поблизости, казались какими-то серыми и это делало их похожими на привидения. Завтрак был подан рано, так как Марк должен был торопиться в школу, и он сошёл вниз к дяде, который уже встал, поёживаясь от холода.

– Кабриолет будет готов через пять минут, – сказал этот джентльмен с набитом ртом, – поэтому поторопись с завтраком. Я сам отвезу тебя на станцию.

Дорогой он читал наставления Марку, но Марк не слушал его. Он думал о девушке, глаза которой встретились с его глазами накануне. Всю ночь он видел её во сне, тревожном, нелепом, что не мешало ему находиться под впечатлением этого сна. Свисток, раздавшийся в воздухе, отдалённый стук колёс о рельсы оповестил их, что они приближаются к станции, но туман настолько усилился, что ничего нельзя было видеть, пока м-р Лайтовлер не подъехал к лестнице, которая, казалось, никуда не вела и стояла особняком. Здесь они поручили кабриолет сторожу, а сами пошли на платформу.

– На дворе слишком холодно, – сказал дядя Соломон, – пойдём в залу, там топится камин. – Когда они вошли в залу, у камина стояла грациозная фигура девушки, гревшей руки у огня. Марку не надо было видеть её лица, чтобы узнать, что судьба сжалилась над ним и посылает ему новый случай. Гости м-ра Гомпеджа, очевидно, возвращались в город с тем же поездом, что и он, и сам старый джентльмен стоял спиной к ним и рассматривал расписание поездов, прибитое на стене.

Дядя Соломон, которому Вилкокс уже успел сообщить, о том, что злополучный гусь находится в вожделенном здравии, по-видимому, не испытывал никакой неловкости от этой встречи, но шумно двигался и кашлял, желая как будто привлечь внимание врага. Марк чувствовал большое смущение, опасаясь сцены; но поглядывал так часто, как только смел, на даму своих мыслей, которая надевала перчатки с решительным видом.

– Крёстный, – сказала вдруг маленькая девочка, – вы мне не сказали: хорошо ли вёл себя Фриск?

– Так хорошо, что не давал мне спать всю ночь и занимал меня своей персоной.

– Что он выл, крёстный? Он иногда, знаете, воет, когда его оставляют в саду.

– О, да, он много выл; это он отлично умеет делать.

– И вам, в самом деле, это нравится, крёстный? – вопрошала Долли: – многие, знаете, этого не любят.

– Какие ограниченные люди, – проворчал старый джентльмен.

– Неправда ли? – ораторствовала невинная Долли: – ну, я рада, крёстный, что он вам нравится, потому что теперь я всегда буду брать его с собой.

– Здравствуйте, м-р Гомпедж, – сказал дядя Соломон, прокашливаясь.

– Здравствуйте, – сухо отрезал тот. Девушка ответила на поклон Марка, но не подала виду, что узнает его.

Долли громко заметила:

– Э, да это старый сосед, который чем-то опоил вашего гуся; да, крёстный?

– Надеюсь, – продолжал дядя Соломон, – что вы обдумали вчерашнее своё поведение и убедились, что зашли слишком далеко, употребив те выражения, к каким вы вчера прибегли, тем более, что птица совсем здорова, как мне передавали сегодня утром.

– Не желаю входить в дальнейшие прения по этому предмету в настоящую минуту, – отвечал тот сердито.

– Да и мне он порядком надоел, и если вы согласны признать, что были слишком резки вчера, то я готов, с своей стороны, предать его забвению.

– Я не сомневаюсь в этом, м-р Лайтовлер, но вы должны извинить, если я уклонюсь от рассуждений об этом вопросе. Я не могу отказаться от него так легко, как вы склонны по-видимому думать, и… короче сказать, я не намерен говорить об этом здесь, сэр.

– Как вам угодно. Я хотел только отнестись к вам, как добрый сосед, но это ничего не значит. Я могу так же хорошо, как и другие, довольствоваться своим обществом.

– Если так, то будьте так добры, м-р Лайтовлер. Мабель, поезд уже пришёл. Забирайте свои пледы и другие вещи и идём.

Он надменно прошёл мимо негодующего дядюшки Соломона, в сопровождении Мабель и Долли, причём первой было как будто немножко стыдно поведения м-ра Гомпеджа, потому что она опустила глаза, проходя мимо Марка, между тем как Долли с детским любопытством поглядела на него.

«Чёрт бы побрал этих старых дураков, – сердился про себя Марк: – очень нужно им было так нелепо повздорить между собой. Будь они всего лишь вежливы друг с другом, я мог бы уже быть теперь представлен Мабель; мы могли бы даже вместе доехать до города».

Март сел в отделение, находившееся рядом с тем, в которое м-р Гомпедж усадил Мабель с сестрой. Ближе сесть он не посмел. Он слышал, как чистый голосок Мабель проговорил прощальные слова в окно вагона, в то время как дядя Соломон повторял свои увещания усердно работать и воздерживаться от всякого «литературного вздора».

От Чигберна до Лондона было не очень далеко, но как мы вскоре увидим, судьба решила, что это путешествие останется памятным как для Марка, так и для Мабель.

Марк был вызван из задумчивости, в которую погрузился, сидя в вагоне, тем обстоятельством, что поезд после несколько замедлившегося хода совсем остановился. – «Не может быть, чтобы мы уже приехали», – подумал он, и выглянув в окно действительно убедился, что не ошибся. Они, наверное, были ещё далеко от столицы, да и не видать было, чтобы они стояли около станции, хотя трудно было удостовериться в этом, благодаря густому туману, окутывавшему всё кругом.

Вдоль всего поезда разговоры пассажиров, не заглушаемые больше шумом движения, слышались точно гуденье пчёл. Время от времени явственнее долетали некоторые слова, заставлявшие других невольно прислушиваться, потому что при таких обстоятельствах самый простой разговор приобретает необыкновенную пикантность, может быть, потому, что не видишь говорящих, и это действует на воображение, или потому, что они не ожидают, что их слышат другие.

Но мало-помалу все пассажиры сообразили, должно быть, что остановка необычайная; стали спускать стекла в окнах вагонов, и в последних стали появляться любопытные головы. Разные голоса вопрошали, где же это они находятся, и почему стоят и о чём думает, «чёрт бы её побрал, компания». На эти вопросы кондуктор, медленно расхаживавший вдоль поезда, отвечал с дипломатической увёртливостью, отличающей официальное нежелание сознаться в возможной неисправности.

– Да, – солидно отвечал он: – оказалось необходимым остановиться; но сейчас должны тронуться; он не знает как долго ещё они простоят; что-то случилось с машиной; но ничего серьёзного; он не может в точности сказать, что именно.

Но как раз под окном Марка к нему подошёл другой кондуктор с другого конца поезда, где произошла остановка, и между ними нашлась торопливая конференция, в которой уже не было степенности ни с той, ни с другой стороны.

– Беги со всех ног и подай сигнал выстрелами; нельзя терять ни минуты; он сейчас может налететь на нас, а других сигналов не увидят в такую погоду. Я бы на твоём месте, приятель, высадил их всех из вагонов. Им там может не поздоровиться.

Один кондуктор побежал подавать сигналы, употребляемые во время тумана, а другой отправился предупреждать пассажиров.

– Выходите из вагонов, господа; скорее, выходите! – кричал он.