Из тени дерева вышла Мати. Полуорчанка, полудреада. Мати покачала головой, развернулась и пошла обратно. Истеричка села на землю и разрыдалась.

Вынырнул из воспоминаний, только что бы глотнуть воздуха, как провалился вниз, словно земля исчезла под ногами.

Холодно, неимоверно холодно. На душе тяжело, и хочется орать и рвать волосы. Слезы текут по лицу, смывая кровь. Но этого никто не видит. Спокойная как каменный истукан, Истеричка танцует с мечем в руках, убивая всех, кто попадется на пути. В левой руке зажата коса Мрьяръны. Этой косой, она задушит того, кто посмел отнять жизнь подруги.

Словно ветер, она проходит сквозь строй, что бы развернуться, и пройти еще раз. Все заклинания шамана бесполезны, против мага. Ее сила уже обратила землю против его слуг. Корни оплетают ноги, трава щекочет пятки. А ветер свистит вслед за клинком, впитывая предсмертные крики полные ужаса. Ее зовут мстящий ветер. Ей уже пугают детей по кибиткам. Свист уже стал дурным знаком. Свистеть бояться, что бы не накликать ее. Она та, кто в одиночку посмел бросить вызов целому народу, целой расе. Ни один из тех, кто встал на ее пути больше не жил.

И реки крови не остановятся, пока отец покаравший дочь за своеволие не умрет. Вот только главный шаман равнинный южных орков нижних земель никогда не хотел умирать. И вот новый отряд встречает свою смерть, под мелодичный свист и шелест.

Клинок резко удлиняется, и находит цель. Шаман повержен. Копье безошибочно нашло гнилое сердце. И она узнает в нем того, кого искала. Отца подруги, отнявшей ее жизнь. Никогда солнце не будет прежним. Никогда трава не будет так зеленеть. Никогда Мати не скажет ей, что она слишком добрая для воины. И никто не скажет, если хочет жить.

Руки все еще сводило, от ощущения чужой сдавливаемой шеи. Глоток воздуха, и снова вниз. Я уже успел трижды пожалеть, что рискнул полезть в память мертвой. Да я уже успел очнутся и повзрослеть. Вспомнить кто я. И вновь из под ног пропадает опора. И вновь полет. Бесконечные сражения, смерти, бойни. И только быстрый вздох, перед новой порцией воспоминаний. Сотни три лет пролетели за сотню вздохов. Посленяя война. Нам было тяжело чистить землю от мертвых. Им было в сотни раз тяжелее устилать ее мертвецами.

Он появился неожиданно. Сперва начал мелькать в случайных сценах, потом появятся все чаще. Я не знал, как его зовут, но мечница Мрьяръна, как звала себя истеричка, называла его стариком. Это был маг. Светлый маг в весьма почтенном возрасте. Война его отвлекала от исследований, но манила новым материалом для них. Днем, Старик сражался со всеми плечом к плечу, а ночью допрашивал пленных. И те все ему рассказывали еще до конца первой свечи. Но крики часто не кончались до утра. Старик почти не спал, не ел, и практиковал какую то особую магию. Зато он не боялся общаться с магичкой мечницей, одним свистом повергавшей в бегства целые отряды. Были и другие. Около пяти человек. Тех, кто убивал лучше, быстрее и больше. Каждый держал свой участок строя и только вечером приходил к старику. Некромант всегда прятал лицо. Его поднятые пробирались в лагерь врага и вырезали командиров. Никакая магия не опознавала в них нежить. Одержимый призывал на поле сражение тварей сотнями. Иногда твари шли вперед сами, иногда одевали солдат как мясной костюм. Стихийник топил, сжигал, замораживал и развеивал врага. Вот кто был настоящим боевым магом. Артефактер творил чудесные вещи. Купола, защиты, оружие. Все это могли носить даже люди. Его жена, зельеварка, готовила бомбы. Те взрывались, травили ядом, насылали проклятья. Иногда зельем опаивали самих солдат, и тогда они сражались без устали, телами выстилая дорогу в победе. Позже стал появляться проклятийник. Хмурый тип, от одного взгляда которого люди начинали болеть, а мечи тупиться. Он старался не выходить из шатра без крайней необходимости

И я с ужасом узнавал тех, кого видел со стены. Кого видел в воспоминаниях Моза и мертвой девушки. Основателей школы и первых учителей. Тех, кто меня убил и отнял замок.

Я стоял и смотрел на себя. Настоящего, и еще живого. Пепельные волосы свалялись как на подзаборной собаке. Кожа грязно серая, под глазами синяки. Глаза не выразительно сероватые, с зелензой, и болезненным блеском. В руке кружка пива, жопа на стойке. Мантия не первой свежести. Кожаная куртка, штаны и сапоги давно не чищены. Колесная лира через плечо.

— Это он? — Истеричка не то удивилась, не то расстроилась. Но любопытство толкало вперед.

— Он, он.

— Я как то иначе его представляла. — с истеричкой была зельеварка и старик. И именно он указывал ей на меня.

Рой вопросов кружил в голове не унимаясь. Но воспоминание несло вперед.

— Ну по обтрепался мужик. Ну так не в суп, же? Если бы не муж, сама бы под него легла. Ты посмотри, сколько силы в руках. Какая власть в глазах. Не некромант, сказка. Говорят, и мечем владеет сызмальства. Почитай под триста с полтиной лет как. Свезло тебе девка. — ведьма подтолкнула Истеричку и взяв старика под руку вышла прочь.

Истеричка долго мялась, прежде чем решилась подойти.

— Эй, шут! — властный взгляд одарил меня. От ответного, по телу Истерички пробежали мурашки — Сыграй мне что ли про героев! — на стол полетел серебряный.

Я поднял, попробовал на зуб — вот совсем не помню такого!

Моя рука пошарила за стойкой, выуживая жреца. Вот его помню. Пройдоха и пьянь. Месяц с ним пили по всем кабакам пока ехали на войну. Опоздал я тогда знатно.

Я вручил серебряный жрецу, прокашлялся и проверив колесную лиру, ударил по рукояти.

— о павшихгерояхсветлойпомолимя, светлойпомолимся! — за пел жрец, даже сонных глаз не открывая. Его молитвы иной раз портили выступления знатным бардам. В след запел и я, поминальную, на старолюдском.

По спине и внизу живота Истерички прошла волна. Слышать свой голос со стороны было очень странно. Бархатные низкие ноты резонировали, резали воздух, сотрясали стены. Высокие взлетали, словно в каменном большом зале. Звон голоса лучше серебра лютни умастивал слух.

Истеричка открыла рот. И млела. Купалась в звуке мужского голоса, как в властных объятьях мужчины. Терлась всем естеством, как кошка о кота, о ласково обволакивающие нежные куплеты.

Ох уж эти бабы. Все у них не так. Ее можно было брать прям тогда. Что она только не услышала в старом песнопении. И ласку матери, и власть отца. И посулы любимого и зазывания подруг со двора.

Нарочито распевал «волной», протягивая строки, и заворачивая «барашка», как говорил жрец. Его то петь учили при храме. Я то умных слов таких до него и не знал. И петь учился по кабакам.

Из оцепенения Истеричка вышла, только когда почувствовала магию жизни. От некроманта.

Цвет лица выровнялся и стал вполне живой. Синяки под глазами превратились просто в тени. Глаза смотрели выразительно, ясно, и требовательно. Волосы лучились серебром лунного света, и золотым блеском. Несколько быстрых бытовых заклинаний, и уже одежда выглядела прилично. Это не я, это она меня так видела. А я всего то снял похмелье и привел себя в порядок.

В зале корчмы звучали слова кратких молитв, и сопричастия. Кружки взмывали вверх и опрокидывались в глотки в память ушедшим друзьям и славу богов.

— По чем народ печалишь дева? — пьяная заплаканная морда с пустой кружкой сердита уставилась на Истеричку.

— Так я о героях просила. — растерялась Истеричка.

— Так о героях и спели, помяни светлая их краткую жизнь.

— АкихонийМиролусЛиродааАаАААааААааан — жрец не открывая глаза запел поминальную. Все сто три сопричастных имени, коими нарекали во храме он помнил наизусть, и пропевал всякий раз, когда разговор заходил о усопших. Всяко каждого помянет к радости собравшихся.

Истеричка стояла и молча слушала. События шли совсем не туда, куда она планировала. Легко снять меня не получалась. Но это она так думала. Я уже подсел к ней по ближе, и подал бармену условный знак.

Я этого не помнил, но по тому как двигались мои глаза, как менялись жесты, я понял, что девочку раскусил. Магиня, воительница, и явно сильная. От того и спесивая.