Радамант, Вы мне лгали, а я верил вам, потому что мне было так спокойнее. Но Ад вообще ненадежен. А ведь Сократ подсказывал, хотя я не мог расслышать его в тот момент. Что он сказал? "Я - не твой Сфинкс" и "Не я - твоя Сфинкс". Очень помогла и девочка с ее Райским Садом, краем вечной и доброй охоты, с теми картинами - современницами Бенедикта. Она, ее учитель, бабушка, мать, старый кот и дохлая стрекоза.

Это Вы - моя Сфинкс, Радамант!

***

Рабов Ада не приковывают, им все равно деваться некуда. Данте, когда посетил второй круг, видел тех самых слоняющихся, не привязанных к определенным мучениям, не особенно виноватых. Данте он решил, что кружение - это и есть одна из мук. На самом деле это отдых, который, в силу полного отсутствия смысла, наскучивает и сильно тревожит. Вот потому-то Паола и Франческо даже в Аду не посмели разлюбить друг друга и слились еще плотнее. Со смыслом слоняются только дети - исследуют все, что увидят, и играют с этим - а не мертвые души. Так что душа Простофили Бенедикта могла прогуливаться сколько ей угодно и вернуться в архив как раз перед появлением курьера.

В Аду существуют примитивные развлечения. Например, такое: сонмы душ летают по кругу, не опускаясь; некоторые их товарищи по несчастью, обычно палачи и мелкие чиновнички, стоят, разинув рот, и считают летящих, словно ворон. Кто-то подглядывает за парочками, ведь Паоло и Франческа - не единственные влюбленные Ада; там есть Паола и Франческо, Паоло и Франческа, Паола и Франческа, и все друг друга любят, чтобы спасти и спастись от ужаса, и не только они. Некоторые определяют даже закономерности полета толпы. Например, те, кто были холериками, всегда стараются вырваться вперед, их раздражает тот, кто впереди, особенно если он успокаивается в медленном движении. Бывший холерик (потому бывший, что ни одной из четырех жидкостей в нем тут не остается) вырывается вперед, и другие за ним, подобно овцам, так что в медленной толпе всегда есть быстрые струйки и завихрения. Внизу тоже протоптана тропа, замкнутая овалом, но сейчас Бенедикт пересек этот "стадион" по диагонали, быстро, и редкая толпа (некоторые даже танцевали) не задерживала его.

Он спустился еще немного ниже, к то ли баракам, то ли амбарам; Радамант обитал еще дальше, в своем приятном для Преисподней отдельном домике, и время подумать пока было. Требуется его зеркало, даже не сам Радамант. И действовать надо быстро - если тот не солгал, то нельзя дать ему времени все переиграть. Бенедикт и при жизни, и после смерти обладал одним преимуществом - он мог всецело доверять собственным движениям. Сейчас думать заметно (как говорил Людвиг, "думать вслух") было нельзя, ведь Ад создан из тех же материй, что и сон, и потому нельзя предсказать, когда он станет сопротивляться и когда будет податливым. Мыслей о Радаманте следовало не думать вообще! Тело будет действовать само, а пока оно молчит - и пусть молчит.

Задумавшись так, Бенедикт чуть было не наступил на еще одну игрушку. Что-то в перьях и с какими-то торчащими ветками валялось в пыли, как морская звезда во время отлива. Перья и палочки то ли подогнулись то ли сломались, и звезда направила свои лучи влево, противосолонь. Когда звезда в перьях издала пискливый скрип, Бенедикт понял, что она живая (он принимал ее за конструкцию вроде той, что лежала под очковым стеклом) и склонился к ней. Существо простонало еще, и он понял, что это белая цапля. Кто-то выбил из правого крыла ажурные перья, и теперь она не могла сохранять равновесие в полете, а хрупкие ноги оказались целы. Бенедикт подхватил ее за клюв (чтобы не ударила) и под грудь, поднял на ноги:

- Вставайте, Йозеф!

- Он пустил в меня стрелу...

- Ничего страшного, крыло не перебито. Просто не хватает трех перьев. Кто-то хотел украсить наряд своей девке...

Йозеф отряхивал от пыли белый халат; Бенедикт не замечал раньше, какие у него смешные зубы - спереди щель, и резцы сходятся, как лезвия ножниц. Йозеф похож на дурачка, и язык он осваивает хуже других.

- Спасибо, - сказал Йозеф. Когда он вот так застенчиво улыбался, то походил на мальчишку - иногда он ради интереса обрывает мухам крылья, он этим очарован, но обычно стеснителен и послушен.

- Послушайте, Йозеф, - сказал Бенедикт. - Простите меня. Тех двух чиновников, девчонку и мальчишку, я больше требовать не стану - они все равно никуда не годятся.

Йозеф то ли не знал, то ли не придавал значения тому, что у Простофили-столоначальника больше нет канцелярии.

- Они хороши! - заулыбался, засуетился Йозеф. - Особенно юноша. Он скоро будет понимать в боли больше, чем Вы!

- А девочка?

- Что девочка? Она изучает голод. Хочет, чтобы ее тело превратилось в чистый эфир и потеряло связь с вещами. Это невозможно, но она пока не хочет понимать.

Вот тут-то внутренние глаза Бенедикта раскрылись широко-широко, внутренние уши носорога стали торчком. Он даже повел носом и вдохнул. Помедлил, задержал в себе пыльную пустоту и льстиво молвил:

- Скажите, Йозеф... Я понимаю, изучение боли для нас необходимо крайне... Но зачем же Вам голод? Мы не едим, жертвы не едят...

- О! Прекрасно, что Вы спросили! Может быть, замолвите словечко - Вы же человек Радаманта, а он в этом лично заинтересован.

- Как так? - насторожился Простофиля Бенедикт и, заметив это, обмяк и привалился к ближайшей стене. Мол, стою, отдыхаю, веду светскую болтовню. Речь Йозефа стучала бы в голове, словно ткацкий станок, но сейчас в этом был смысл!

- Вы понимаете, - зашептал Йозеф - сейчас он был немного выше собеседника, и ему пришлось склониться к настороженному уху. Вот она, действительно полезная исповедь! - Вы понимаете - ведь Радамант жив! Он стыдится такого, но он живой!

- Но это невозможно! - торжествовал про себя Бенедикт.

- Еще как возможно! - у Йозефа даже акцент пропал, в такой он пришел экстаз, раз собеседник готов сейчас слиться с ним и всласть понаушничать. - Не знаю как, но он жив, потому и болен. Он испытывает постоянный голод, но настоящей пищи не ест. Поэтому я - только я один во всей Преисподней! - занят проблемами голода!

Бенедикт наставил ухо и слушал, а болтун Йозеф заливался соловьем (правда, шепотом):

- У него же диабет...

- Поэтому гниет нога?

- Ну да! Он все время голоден, он алчет, и это притягивает души именно сюда.

- Они попадают к нему, даже если не так уж виновны... Попадают, если не понимают, что творят... Или не хотят прилагать усилия в Чистилище. Вынуждены бесплодно трудиться ради блага Преисподней.

- Ну да, ну да! Он ищет, чем насытиться, потому что от голода разыгрывается боль. Пока мучается кто-то другой, его язвы молчат. Но он все равно алчет. Бедняга. Мы хотим ему помочь.

"Когда я видел Радаманта, он поджаривал людей на сковородке. Значит, он не готовил себе кушанье. Он обезболивался, мучая их. А потом пытал их страхом смерти, когда топил в помоях"

- Ничего себе - в Аду и хотят помочь! Это же натуральное Чистилище, разве так можно?! Так вот почему, Йозеф, он не хочет Вас видеть - потому что, если Вы помогаете ему, то он, значит, слаб.

- Наверное, да, - впервые за весь разговор задумался Йозеф; Бенедикт, словно девчонка или старуха, слушал. - Ведь он же никогда не встанет, даже если заживет нога. Знаете, он ведь был борцом. Неудачно сделал мост, и у него треснул шейный вроде бы позвонок. Обратили внимание - руки у него слабые? Так вот - ходить он не будет - ни ногами, ни на костылях...

Речи Йозефа бессмысленно стучали в голове, потом словно бы схватились, стали прозрачными и полезными; поняв это, Бенедикт улыбнулся:

- Йозеф, а Вы можете взять меня к себе?

- Ну конечно же! С Вашим-то опытом причинения боли... Те мальчишка с девчонкой Вас все еще боятся! Только знаете что - поговорите с Радамантом сами. Скажите, что я, со своей стороны, полностью согласен. Он меня не очень-то любит видеть. А прошение напишем post factum.