- Нет, не привратник. Я - палач! - печально, с отвращением сказал старик.
- Как? - странница поверила.
- Да. Смотри. Это для таких - как вы говорите, туристов - как Данте или ты, Ад - это путь вверх или вниз. Иди - вверх или вниз.
- Но одна? Это же нельзя!
- Правильно! - Палач погрозил пальцем и улыбнулся. - В Преисподней нет ни времени, ни направлений. Это только постепенный распад. Так вот, для Данте с Вергилием Ад - это путь подъема. А для всех для нас, и для тебя тоже, для не осененных благодатью - это множество слоев, уложенных друг на друга, как страницы книги, и свою страницу ты не покинешь, не сможешь. Будешь блуждать по своей и только своей странице, а краев у нее нет! Если помнишь, у точки нет длины, и множество точек не сможет стать прямой - никогда! У прямой нет толщины - и множество прямых не построит плоскость! Точно так же стопка плоскостей не сделает объема. Мы остаемся каждый на своей странице...
"Вот, начались адские мучения, - отметил голос без интонаций прямо в голове странницы, и она жалобно подумала: - Да, математика, и теперь так будет всегда"
Она как-то медленно отшатнулась, а старик оскалился и прошипел:
- Вы хоть представляете себе, какую боль причиняете всем нам - и жертвам, и палачам? - Злость его молниеносно ушла, потом скомкалось и отвращение, и осталась только печаль. - Вы приходите, уходите, напоминаете о жизни, времени и направлении. И, пока вы гуляете тут и играете в свои игры, мы-то остаемся здесь! Нас вы не помните, один лишь Данте... Да о чем с тобой говорить?! Ты играешь, а мы в плену.
- Простите. Я не знала.
- Ты слишком молода и эгоистична. Я полжизни учил студентов, знаю вас...
"Так ты поэтому палач?"
- Но самое гадкое, - очень серьезно продолжил палач-преподаватель, и встревожились они оба. - Пока вы этак странствуете, Ад поддерживает свое существование. Пока ты идешь, он обновляется и чуть-чуть оживает.
- Вы хотите, чтобы он исчез?
- Погоди-ка! - вскинул брови старик, - Я тебя откуда-то знаю? Мы виделись?
- Нет!
- Я тебя знаю. Прости, но ты похожа на хилого мальчишку, а не на девушку. Вроде "Давида" Донателло, но похуже, конечно. И я тебя запомнил.
- Но я не помню! Вы ошиблись, наверное. Послушайте, а откуда Вы знаете о Чеширском Коте? Вид у Вас средневековый и речь...
Старик опечалился еще сильней, но ненадолго:
- Знаешь, это своего рода пытка. Приходят умершие, и мы читаем в их сознании. Тут нет времени, и нам известно то, что у вас называется будущим, но хаотично, фрагментарно. А книги, - старик снова зашипел сквозь зубы. - Книги еще при жизни дают нам понять, в каким плену мы живем и умираем! А сейчас, - хмыкнул он. - Я поступлю с тобой почти так же, как некоторые с Данте (но тот не разговаривал с палачами!). Я все-таки знаю тебя, ты была старше и научилась задавать точные вопросы. Я разговаривал с тобой еще при жизни - значит, ты выбралась...
- А если это была наша прошлая жизнь? - глаза этой дурехи, серовато-голубые, как и у старика, так и вспыхнули светлым азартом.
- Какая еще прошлая жизнь?! Не бывает такого! Не мешай.
- Все-таки отпустите меня, профессор!
- Ты так и не поняла? У меня нет власти ни отпустить тебя, ни оставить - только задержать, и все.
- Вы хотите уничтожить Ад?
- Когда уйдешь отсюда, - попросил профессор, не услышав вопроса. - Передай как-нибудь весть обо мне.
- Кому?
- Неважно. Слушай. Торопись. Меня звали Бенедиктом, я был доктором философии...
Старик некоторое время назад отступил с пути и стоял теперь, повесив непокрытую голову, на своего рода обочине, которой никогда не было. Девушка слушала. В пыли мотнулся ветер, и на миг потянуло свежим. Миги, секунды и минуты есть в Преисподней, но все, что длительнее, исчезает. Ад разрушается постоянно, но не может рассыпаться раз и навсегда. Дунул ветер света и принес издалека плотный световой шар. Бенедикт знал - так сюда приходят умершие. Они, испуганные, надеются, что свет и те, кого они видят в нем, защитит их. Умершие идут на свет и попадают туда, куда им суждено. Сам Бенедикт попал сюда иным путем, без малейшей надежды и в совершенно ясном сознании... Неожиданно изящно старик сделал шаг назад; шар потускнел и вытянулся воронкою, а девушка обернулась на свет. Свет потянул ее к себе. Тогда она, пытаясь обернуться, спросила еще;
- Вы хотите, чтобы Ад развалился?
- Я здесь в залог того...
Свет потускнел, девушка потеряла вещность, ее словно бы промывало светом до прозрачности. Старик исчез; улепетывало чудовище с ярко-полосатой задницей носорога, оно параллельно "земле" несло тяжелый, длинный и неподвижный хвост в форме морковки. Потом исчез и остаток облика странницы, а свет погас.
***
Наш родной мир ветшает и отступает в прошлое, когда ты действуешь в нем. Но деяния твои, особенно суетливые и бессмысленные, укрепляют, освежают Ад. Потому-то Бенедикт проигнорировал все вопросы путешественницы о существе Преисподней - чем больше ненавидишь ее, чем больше жаждешь, чтобы она рассыпалась прахом, тем крепче ее существование - в этом и состоит одна из функций адских слуг. Как в муравейнике есть "рабочие" и "стражи", так во Аде существуют более озлобленные, отчаявшиеся палачи и суетливые строители и чиновники. В зависимости от состояния служители могут чередовать эти функции.
Но имя Карлоса Кастанеды, предположительно индейского колдуна, следовало запомнить. Старый ребенок, Крысолов давно уже съеден крысою на Земле, и теперь никого никуда вывести не может - ничего от него не осталось даже для Преисподней. А вот Кастанеда, как выяснил Бенедикт, стал кем-то наподобие нового Крысолова, но лично не сделал ничего. Не было его, был странный сон. На самом деле, как выяснилось, этот маг - всего лишь сочинитель с одурманенным и дурманящим сознанием, даже шарлатанистее Аполлония Тианского. Имя следовало запомнить и забыть, так как в Крысоловы этот Карлос Кастанеда никак не годился, его бы самого на веревочке водить...
Мечтать о разрушении Ада опасно, это вмазывает, как кирпич, в его стены. Но к чему приводят мечты о побеге, неизвестно... В Преисподней нет времени, ни исторического, ни личного, ни философского. Есть своего рода атомы времени, только и всего. Именно это, думал Бенедикт, может оставить ему лазейку. Единственная причина, по которой он "добровольно" находится здесь - выплата за следующую, счастливую жизнь друга, Игнатия. Невероятно, чтобы человеку доставалась судьба, полностью или почти полностью ему подходящая; человек и мир мешают друг другу, сковывают друг друга. Но за такое... Но: Игнатий оказался на десять тысяч лет назад до сотворения Адама, и этот ад не предназначен для него. О времени с верховным судьей Радамантом договора не было, да и сам этот судья был только стержнем Ада, поддерживая его своими мучениями. Неизвестно, солгал он или сказал правду. Если нет времени, то Бенедикт пребывает в Аду уже вечность и волен в любой момент его покинуть, но как, как? Ад пластичен и зависит от намерений человека неизмеримо больше, чем мир земной, но зависит непрямо, парадоксально - потому-то свет появился для девушки в самый неподходящий для Бенедикта момент. С этим парадоксом тоже надо что-то делать.
У палача, бывшего ректора, на миг возникла и пропала очень подлая мысль, имевшая значение и для него, и для Ада (эта-то ответственность за любую мысль, вкупе со скукою, и заставляет страдать еще больше, чем переживание насилия): нужно было воспользоваться светом и уйти самому, но тогда девочка навсегда осталась бы в той плоскости Ада! Потому-то он, старик, резко изменил форму и позорно удрал, не договорив. Оставалось надеяться, что мысль эта скажется только на нем самом, не укрепив Преисподней в целом. Он видел, как она ушла, знал ее в своем прошлом и в ее будущем (это, вспомнил он, была та самая врачевательница душ, что сумела свести знакомство с Крысоловом), а воспоминание о движении и времени дарило надежду - и важно было воспользоваться этой надеждою, а не переживать ее неисполнимость во славу Преисподней. И получился прелюбопытный, как говорят медики, побочный эффект, ублюдок основного чувства.
