- Пока ничего, - буркнул Бенедикт. Юнец, кажется, где-то там переминался с ноги на ногу.

- Лотар, она тревожится, когда ты далеко.

- Я возвращаюсь! - крикнул он, но остался на месте.

Бенедикт не посмел отвернуться от лица Лене - вдруг она испугается или исчезнет?

- Лотар, она счастлива, когда ты рядом. Тогда ей спокойно.

- Я должен остаться здесь?

Бенедикту показалось, что мальчик ждет приказа:

- Ты - мужчина. Тебе решать.

И Лотар прошептал:

- Мне и при жизни-то было не по себе. То ли она со мной, то ли нет. А тут я как прилип...

Лицо Лене стало неподвижным.

- Мне страшно! А Вы не можете мне помочь!

Мальчик требовательный и беспомощный - наверное, младший или поздний сынок...

- Я уже помогаю, сынок. Не знаю, правда, кому и зачем.

Лене вроде бы успокоилась и казалась спящей.

- А вот оставайтесь здесь и пасите ее!

- Нет.

Бенедикт присел на корточки и впервые за свое время в Аду скривился - колени у него побаливали и при жизни, особенно на лекциях. Лене спала, а Лотар, наверное, чувствовал, что его все бросили.

- Я умер из-за нее!

- И чего ты сам хочешь?!

Бенедикт разозлился достаточно - так, что Лотар выпалил:

- Я отправлю ее домой и останусь здесь! Это мое место.

- Хорошо. Ты решил, - Бенедикт встал, слишком медленно и потому непривычно. - Я тоже хочу уйти. Давай так: ты берешь Лене на руки и держишь. Я иду на ту сторону. Если все в порядке, скажу тебе, и ты мне ее передашь.

Лотар вроде бы смирился; Бенедикт понял, что опять принял решение за кого-то, но было уже поздно!

- Где выход?

Лотар побаивался; он указал на каменные воротца левее. Бенедикт побрел туда, загребая песок, и увидел - кто-то поставил торчком два обломка колонн (немного разной высоты) и небрежно перекрыл каменной плиткой. Воротца оказались примерно в рост ребенка. Лотар, понял Бенедикт, сделал их сам: руки поэта привычны к перу, а не к камню.

Если сквозь каменное кресло Лене лился поток света, то здесь та же сама субстанция образовала нечто вроде тумана. Бенедикт пригнулся, сильно согнул колени и, ворча, пролез в воротца. Распрямился и увидел, что пространство не изменилось. Подошел к воротцам, разглядел Лотара и Лене, позвал их обоих. Юноша поднял девушку на руки, ступил ко входу и простонал:

- Нет, нет, я не могу ее бросить!

Бенедикт отошел довольно далеко по песку и встал в стороне. Видел он то же самое - стену мусора, песок, перламутровый свет, каменное кресло вдали. Лотар боком протиснулся в воротца и попробовал поставить Лене на ноги; она чуть не упала - как-то жестко, словно доска. Когда он снова взял ее на руки, девушка снова обмякла и повисла.

- Вот же! - радостно крикнул Лотар и побежал как-то неожиданно быстро. Бенедикт вяз в песке и видел: под ногами юноши - мостовая, но кому она нужна в зоне прилива, да еще такая широкая? Поэт бежал то ли к часовенке, то ли к храмику. Возможно, кто-то огромный разрезал храмик вертикально надвое острым ножом, как пирожное - теперь у него не было передней стены. Перламутровые воды света окружали его, но внутри пока был обыкновенный и бледный свет Лимба. Лотар ворвался туда и положил Лене на скамью. Бенедикт прихватил какую-то каменную плитку, какой-то ржавый гвоздь и сколь мог быстрым шагом припустил за ними. Он знал: то, что увидит, обязательно надо записать, а бумаги у него не было. Еще он знал, что мостовая предназначена только для Лотара и Лене, а сам он ступать туда не имеет права ни в коем случае.

На руках Лотара Лене спала, даже глаза закрывала. Теперь она села сама, подымаясь медленно и не открывая глаз. Воды света втекли в храм и пока доставали им обоим до щиколоток. Лене глаз так и не открыла - зажмурился и Лотар. Он протянул ей руку, она взялась за нее и медленно-медленно встала. Чем больше она распрямлялась и приближалась к юноше, тем выше подымались воды света, тем шире девушка-кукла раскрывала глаза и тем быстрее, судорожнее писал Бенедикт. Гвоздь срывался, получались какие-то длинные хвосты. Неважно, как был заключен тот союз, смогли ли Лотар и Лене подарить друг другу поцелуй. Воды света заполнили сначала храмик, потом залили все. Бенедикт не успел дописать и отбросил камень и гвоздь.

...

Когда свет отступил, оказалось: камень исписан зазубринами и непонятными клинышками. То, что философ писал на песке, разгладила и унесла с собою волна света.

Он решил вернуться - часовни уже не было, но гряда мусора, собственно Лимб, существовала. Вернуться он тоже опоздал - там, где привык сидеть Сократ, теперь торчал всего лишь колышек. Бенедикт присмотрелся - этот колышек всадили косо, как для солнечных часов; да и не колышек это вовсе, а тот самый ржавый костыль из сердца Сократа. Теперь, значит, Сократ освободился. Он, заметный еще из-за шляпы и посоха, медленно уходил влево, к очарованным философам и романтическим поэтам. Бенедикту туда дороги не было - всю жизнь его выручали куда более глупые и грубые решения.

╖ 3

О, проснись, проснись!

Стань товарищем моим,

Спящий мотылек!

Басё

Сократ уходил налево, чтобы рассказать трем мистикам, что произошло с Лене и Лотаром? Сократ освободился? Бог весть.

Бенедикт, чуть касаясь пыли, двигался назад, и подымала его от поверхности холодящая, словно мята, легкая злость. Итак, все началось с Игнатия - ценой его покоя было заключение Простофили в Аду; пусть так - на это Бенедикт в спешке, горе и растерянности согласился сам. Но: что потом? К Йозефу откочевали его неграмотные чиновники. Исчез (или не исчез) Акакий Акакиевич. Потом покинул Преисподнюю Людвиг и каким-то образом завершились мучения падре Элиа. Ушел прогуляться Сократ. Обо всем этом с Бенедиктом никто не договаривался - его огибали все они, так колесницы огибают поворотный столб и набирают скорость; так акробат отбрасывает более не нужный груз и делает длинный прыжок. Но он, Бенедикт, не груз и не столб. Либо кто-то может стать грузом или столбом и для него. Что сказал Гераклит-Сократ: "Не я - твоя Сфинкс. Я - не твой Сфинкс"? Ему неведома история Крысолова. Но какой-то толчок могли дать эти дети, Лене и Лотар, которым понадобились вечная юность и любовь. Лотар, дурачок, прицепился к живой девчонке и затащил ее сюда...

Бенедикт, сердито хихикая, думал о том, не стоит ли и ему опереться на девчонку, если умные мужчины под его напором расточаются и рассыпаются в прах. Единственная глупая живая девчонка, с которой он был знаком в Аду, расцветила его бока радужными полосами и приделала дополнительные рога. Она была жива, попала в Ад по глупости и выбралась оттуда совершенно случайно. Она так она, хотя вот это по-настоящему смешно.

***

Лимб превратился в призрак веселого, полубезумного разума человеческого, стал чем-то вроде Летучего Голландца. Корабль-призрак завяз в песке и более никуда не увезет.

В Преисподней нет постоянной топографии. Ее дороги приводят в странные места, нужные места, ненавистные места - в места знакомые. Так Бенедикт вернулся в старый архив.

В любом архиве есть позабытые хранилища. В этом можно было выбирать - чердаки или подвалы. Раб Бенедикт выбрал чердак, раскопал там сугробы пыли и извлек древнюю картотеку и свинцовый грифелек. Карточки - это краткая история души и рекомендации, у них чистая обратная сторона. И он начал писать, то ли опираясь на истории мертвых душ, то ли как-то отталкиваясь от них - так канатный плясун отбрасывает груз и делает длинный прыжок. Он писал о соотношениях Ужаса, Отвращения и Надежды, о том, как ужас внешне может напоминать гордыню или порождать ее, о вездесущих и связанных Тревоге и Скуке. Это было окончанием его прижизненных работ, что потонули в книжном море Людвига Коля (тот считал души прозрачными и пустыми, ему не нравилась водянистость, обстоятельность и некоторая примитивность сочинений бывшего ректора). Но сама душа водяниста и примитивна, выделения душ смешиваются, души пропитывают ими друг друга и искажают... Наверное, потому-то следы свинцового грифеля и впитывались в карточки подобно воде, и исчезали. Но Ад коробился под воздействием этих капель - с запросами стали прибегать куда реже.